Зинаида предложила пройтись — «Авось на ходу поймаем», и Трофим возражать не стал. Пора летних ночей почти миновала, но было светло. Светло и тепло.

На душевный разговор Зинаиду потянуло еще за столом. За столом то и дело мешали: перебивали, приглашали танцевать, а тут…

— Хорошая тебе все-таки любовница досталась, Трофимчик, а?

— Терпеть не могу этого слова! Сколько тебе нужно повторять? Нет для меня любовницы — есть любимая!

— Прошу прощения — любимая… Все равно хорошая: с любовью своей не лезет, женить на себе — и в мыслях не держит!

— Ну-ну…

— Хотя, честно говоря, если бы я и решилась за кого-нибудь замуж выйти, так только за тебя, хочешь — верь, хочешь — не верь! В душе моей много вашего брата топталось, не один руку-сердце предлагал… А впервые всерьез о замужестве подумалось — через вас, товарищ Корытов!

— Топтались… Ты говорила — у тебя и сейчас жених есть.

— А разве я отпираюсь? У какой уважающей себя женщины нет жениха?

— Где он, кстати?

— На БАМе! Укатил на БАМ, думал — и я за ним помчусь. Характер показать хотел! А у нас самих — характер! Не дождется! Небось кается уже. Натягивает свои высо-о-ковольтные струны, как он в письмах выражается, про любовь помалкивает, а чувствую — кается!

— Нелегкая у твоего жениха работа, опасная.

— А мне начхать и на его работу и на его переживания! Хочешь, Трофимчик, я ему завтра же напишу, чтобы имя мое забыл — не только что другое, все навсегда забыл — и точка?!

— Это твое личное дело… Хорошо ли, однако, так-то, обухом по голове?

— Ну, тогда наоборот сделаем: напишу ему, чтоб немедленно возвращался, жить, мол, без него не могу, замуж согласна. Хочешь?

— Это тоже — твое личное дело.

— Шучу, миленький, шучу! Зачем мне кто-то, когда ты у меня есть? Я тебе — хорошая, ты мне — хороший достался: «люблю» ни разу серьезно не сказал, в жены не зовешь, в душу не лезешь… Я, может, потому замуж не выходила, что тебя ждала, чувствовала, что выпадет на мою долю такой. А ты… Один раз ожегшись, так и будешь всю жизнь на воду дуть?.. Смотри — не то у меня еще вариант есть: заведу от тебя Дуняшу или Ваняшу, спрашивать не стану! А ты, если уйти захочешь, — будь любезен! Но совсем уже не уйдешь — хоть частицей да при мне останешься…

Корытов уснул под унылый гул моторов и пробудился лишь при промежуточной посадке — от кошмарной боли в ушах, совершенно оглохший. Он поспешно зажал пальцами нос и «надулся». Ушные перепонки щелкнули, и салон самолета вновь обрел звуки: загудели моторы, раскатился чей-то беззаботный смех сзади… Трофим легонько толкнул локтем Валентина Валентиновича, тот открыл глаза и, медленно просыпаясь, повернулся к нему.

— Садимся!

Бубнов, видимо, не расслышал, наморщил нос и принялся яростно «сверлить» указательными пальцами уши и трясти головой. Пришлось Корытову обучать его своему способу «продувки».

Самолет вздрогнул: они приземлились.

— Вы так и спали, Валентин Валентинович, не расстегнув ремня? Рассупонивайтесь! Пойдем разомнемся малость…

Вылет их и здесь задержали почти на час, по техническим причинам. Когда наконец пассажиры услышали приглашение на посадку и сошлись возле трапа, технари заканчивали замену одного из колес: подтягивали гайки, стравливали домкрат, на котором шасси на время ремонта было приподнято над бетоном летного поля.

— Везде — техника безопасности, никуда от нее не денешься! — показал пальцем Валентин Валентинович на валявшееся в стороне колесо с лысым протектором. — Чуть где проглядел — жди неприятностей!

— На этот раз от неприятностей оберегли нас с вами. Не все же — нам других.

— Береженого бог бережет…

Они прошли в салон.

«Бог бережет… Может, и бережет. Заговоренных, однако, не бывает… Это потом, задним числом, когда с человеком ничего не случится, а случиться, казалось бы, должно было наверняка, когда он из такой прорвы живым-невредимым выберется, что диву даешься, о нем начинают судачить: заговоренный, мол. А наперед… Наперед никто не застрахован от случайностей. И ты не застрахован. У тебя хоть утешенье есть: плакать особо некому будет. Разве — Зинаида… Отец с матерью в земле сырой, жена бывшая и лицо твое, наверное, позабыть успела — другое рядом маячит… Дочка… О дочке — особый разговор».

— Валентин Валентинович, у вас дети есть?

— У меня и внук есть — от старшего сына. А младший пока учится, в военно-морском училище. Вы к чему о детях-то?

— К слову… Передайте конфетку, не будем заставлять нашу милую хозяйку ждать! Спасибо. И давайте устраиваться поосновательней — перелет предстоит долгий…

Лет десять назад он и предположить не мог, что будет когда-нибудь заниматься техникой безопасности и охраной труда. Всего лет десять… Не говоря уже о юности, о времени выбора жизненного пути.

Еще в начале последнего года школьного обучения Трофим Корытов собирался на филологический факультет университета. Собирался на пару с Серегой: на одной парте сидели — вместе в литературу податься надумали. Оба искренне верили, что именно на филфаке учат на писателя. Серега в конце концов — правда, без помощи университета, куда не прошел по конкурсу, — стал хорошим детским прозаиком, Трофимом судьба распорядилась иначе…

Танцы пятидесятых… Клуб швейной фабрики… У входа — фиксатые парни в кепках-«лондонках», надвинутых до бровей… В зале — неровный, покатый в противоположную от сцены сторону паркет, посыпанный перед началом танцев восковой стружкой… Узкие юбки, широченные брюки-клеш, цветочный запах духов и одеколона… Блатная мафия (по-тогдашнему — кодла) во главе с некоронованной царицей зала Анькой Рыжей, восседающей в окружении своих «фрейлин» и «пажей» в середине ряда кресел, составленных вдоль окон… Бесконечной длины нота эллингтоновского «Каравана», под занавес выдуваемая трубачом — руководителем джаз-оркестра — из посеребренной трубы…