Через две недели после составления памятной записки, изложившей взгляды экспертной группы, Эдвард Теллер вручил Оппи экземпляр петиции, циркулировавшей на объектах Манхэттенского проекта. Составленная Лео Силардом петиция призывала президента Трумэна не применять атомное оружие против Японии, не объявив во всеуслышание условий капитуляции: «Соединенные Штаты не должны прибегать к использованию ядерных бомб на этой войне без опубликования предъявленных Японии подробных условий сдачи и сознательного отказа Японии от их выполнения». За несколько недель петиция Силарда собрала подписи 155 ученых, участвующих в Манхэттенском проекте. Контрпетицию подписали всего два человека. В ходе отдельного опроса 150 ученых, проведенного военными 12 июля 1945 года, семьдесят два процента участников высказались за демонстрацию мощи ядерного взрыва и против боевого использования бомбы без предварительного уведомления. Несмотря на это, Оппенгеймер, когда Теллер показал ему петицию Силарда, не на шутку разозлился. По словам Теллера, Оппи принялся поносить Силарда и его сторонников: «Что они соображают в психологии японцев? Как они могут судить о правильном способе окончания войны?» Подобные решения должны принимать такие люди, как Стимсон и генерал Маршалл. «Наш разговор был короток, — написал в мемуарах Теллер. — Его резкие отзывы о моих близких друзьях, нетерпение и горячность сильно меня расстроили. Но я с готовностью принял его решение…»

Теллер в своих мемуарах утверждает, что в 1945 году считал использование бомбы без предварительной демонстрации и предупреждения актом «сомнительной целесообразности и низкой морали». Однако его собственный ответ Силарду от 2 июля 1945 года говорит о том, что он сделал прямо противоположный вывод. «Меня не убедили ваши возражения [против немедленного боевого применения атомной бомбы]», — писал Теллер. «Штучка» — страшное оружие, однако Теллер видел в нем единственный шанс «убедить всех и каждого, что очередная война станет последней. С этой точки зрения реальное боевое применение, возможно, наилучший вариант». Теллер даже не обмолвился о необходимости проводить демонстрацию или посылать предупреждение. «То, что мы работали над этой ужасной штукой, — чистое совпадение, — писал Теллер Силарду, — и это не дает нам права решать, как она должна использоваться».

Именно этот аргумент Оппенгеймер приводил в своей записке Стимсону от 16 июня. Он был убежден, что научное сообщество ничего не должно предпринимать. Ральфу Лэппу и Эдварду Кройцу, двум физикам из Лос-Аламоса, вызвавшимся распространять петицию Силарда в Лос-Аламосе, Оппенгеймер сказал: «Так как людям дали возможность высказать свое мнение по важным вопросам через меня, предложенный способ [петиция] является излишним и вряд ли адекватен». Оппи умел убеждать. Кройц извиняющимся тоном объяснил Силарду: «Ввиду его [Оппенгеймера] очень честного, некатегоричного отношения к ситуации я предпочел бы согласиться с тем, что он предлагает». Оппи не отправил петицию прямо в Вашингтон, а передал ее по обычным армейским каналам, и она прибыла слишком поздно.

Роберт информировал Гровса о петиции Силарда, причем сделал это в пренебрежительном ключе: «Прилагаемая записка [направленная Силардом Кройцу] — еще одно происшествие в ряду тех, за которыми, как мне известно, вы с интересом наблюдаете». Порученец Гровса полковник Николс позвонил генералу в тот же день, и в ходе обсуждения петиции Силарда спросил, «почему бы не избавиться от льва [Силарда]», однако Гровс ответил, что «этого пока нельзя делать». Гровс понимал, что увольнение или арест Силарда вызовет бурю возмущения среди ученых. Однако, видя такую же, как у него, раздраженность Оппенгеймера действиями Силарда, Гровс был уверен, что проблему получится благополучно решить после того, как бомба будет полностью готова.

Лето 1945 года выдалось на плоскогорье необыкновенно сухим и жарким. Оппенгеймер понуждал персонал техзоны работать сверхурочно, все были на нервах. Даже мисс Уорнер, несмотря на уединенность ее дома в долине, заметила перемену: «На “холме” царили напряжение и лихорадочная активность. <…> Количество и мощность взрывов на плато увеличились». По дороге на юг — в Аламогордо — зачастили машины.

Поначалу генерал Гровс выступал против проведения испытаний имплозивной бомбы на том основании, что плутоний — дефицитный материал и следовало беречь каждую унцию. Оппенгеймер убедил генерала в нужности полноценных испытаний ввиду «неполноты наших знаний». Без испытаний, сказал он Гровсу, «планирование применения “штучки” на территории противника придется выполнять вслепую».

Больше года назад, весной 1944 года, Оппенгеймер провел трое суток, болтаясь в военном грузовике по бесплодным, сухим долинам на юге Нью-Мексико, подыскивая удобный пустынный участок, где можно было без помех испытать бомбу. Его сопровождали экспериментальный физик из Гарварда Кеннет Бейнбридж и несколько офицеров сухопутных войск, в том числе начальник службы безопасности Лос-Аламоса капитан Пир де Сильва. Ночь группа, опасаясь гремучих змей, проводила в кузове. Де Сильва запомнил, как Оппенгеймер лежал в спальном мешке, уставившись на звезды, и ностальгировал по студенческим временам в Геттингене. Для Оппенгеймера поездка была редкой возможностью вкусить спартанские условия пустыни, которую он так любил. Сделав несколько таких экспедиций, Бейнбридж наконец выбрал участок пустыни в девяноста шести километрах северо-западнее Аламогордо. Испанцы называли это место «Хорнада дель муэрто» — «Смертельный маршрут».

Здесь военные очертили квадрат двадцать девять на тридцать восемь километров, согнали с места, пользуясь правом государства на отчуждение частной собственности, нескольких фермеров и приступили к строительству полевой лаборатории и укрепленного бункера для наблюдения за первым взрывом атомной бомбы. Оппенгеймер дал полигону название «Тринити» (Троица), хотя по прошествии времени уже не мог вспомнить, по какой причине. Он смутно припомнил стихотворение Джона Донна, которое начиналось со слов «Бог триединый, сердце мне разбей!». Хотя с таким же успехом мог почерпнуть идею из «Бхагавадгиты», ведь в индуизме тоже существует триединство богов — творца Брахмы, охранителя Вишну и разрушителя Шивы.

Все были измотаны долгими часами работы. Гровс требовал отказаться от совершенства в пользу быстроты. Филу Моррисону был назначен «загадочный конечный срок в районе десятого августа, в который мы, выполнявшие техническую работу по подготовке бомбы, должны были уложиться, не считаясь с риском, расходами или регламентом». (Ожидалось, что Сталин вступит в войну на тихоокеанском театре военных действий не позднее 15 августа.) «Я предложил генералу Гровсу внести в конструкцию бомбы некоторые изменения, дающие экономию материала, — вспоминал Оппенгеймер. — Он отклонил предложение как ставящее под угрозу оперативность приведения бомб в полную боевую готовность». График Гровса определялся намеченной на середину июля встречей Трумэна, Сталина и Черчилля в Потсдаме. На слушании по вопросу об отзыве секретного допуска Оппенгеймер впоследствии показал: «На нас невероятно давили, чтобы мы закончили работу к встрече в Потсдаме, и мы с Гровсом препирались несколько дней». Гровс желал заполучить испытанную и готовую к применению бомбу еще до окончания конференции. В начале года Оппенгеймер согласился назначить срок на 4 июля, однако он оказался нереальным. В конце июня под давлением Гровса Оппенгеймер передал своим подчиненным, что работы должны быть закончены к понедельнику 16 июля.