Шрифт:
— Все хорошо обошлось, — ответила Ольга.
Она была рада его видеть, понимала, что он это чувствует, хотела скрыть свою радость и не могла.
— Когда вода начала прибывать, — оживленно рассказывала Ольга, — Федор Иванович сразу определил по каким-то своим приметам, что наш берег будет затоплен. Мы тут же начали на лодке переправлять палатки. Когда пришел катер, на том берегу оставалось только корье. Вчера убрали и его. Я никак не думала, что вы приедете.
Последняя фраза вырвалась у нее непроизвольно. Стараясь скрыть охватившую его радость, Андрей не совсем впопад ответил:
— Я привез письма. И вам тоже.
Он подал Ольге письмо. Она взглянула на конверт.
— От сестры. Побегу читать.
Андрей проводил ее взглядом и, заметив приближающегося Федора Ивановича, пошел к нему навстречу.
Письмо выпало из рук задумавшейся Ольги. Почти машинально она нагнулась за ним, подняла и стала перечитывать взволновавшие ее строки.
«…Тетя Даша получила похоронную. Анатолий погиб под Воронежем. Тетя Даша так переменилась, стала тихая и какая-то неприметная. Встретила ее вчера, поздоровалась. Она только кивнула мне и прошла мимо. А Милка заходила, говорит, целыми днями плачет. У Головлевых тоже тяжелые новости. Получили письмо из госпиталя. Виктор тяжело ранен, если и выживет, то останется без ног. Кругом столько горя, Олечка…»
Она опустила письмо.
«Анатолий и Виктор! Вместе учились, кончили школу. Анатолий мечтал стать геологом, он так загорался, рассказывая о своей будущей трудной, но увлекательной профессии. А как плясал Виктор на выпускном вечере! А теперь без ног… Сколько ужаса, сколько горя!..»
Ольга закрыла лицо руками.
«Разве можно сейчас жить так, как жили раньше… в мирное время… Стремиться к счастью… любить и радоваться тому, что тебя любят».
В первый раз, даже в мыслях, Ольга произнесла эти слова.
«Нет, так жить нельзя… Нельзя искать только свое маленькое личное счастье…»
Она снова опустила глаза к строкам письма.
«…объявлен набор девушек на курсы военных радистов. Принимают очень строго, по путевке комсомола. Милке сперва отказали. Она несколько дней ходила сама не своя, потом добилась — ее зачислили. Отправка на курсы в начале сентября».
«Даже Милка! Беспечная, всегда смешливая Милка… И она сумела найти свое место!»
Ольга резко поднялась, спрятала письмо на груди и вышла из палатки.
Она разыскала Андрея на берегу, около лодок с корьем. Взглянув на ее лицо, Андрей поразился. Оно было строгим, печальным, и в больших глазах было выражение особого одухотворенного спокойствия, какое бывает у человека, решившего трудный и глубоко его взволновавший вопрос.
— Андрей Николаевич, скажите, пожалуйста, — спросила она, — когда вы думаете нас вывезти в город?
— Наконец-то и вы, Оля, спросили об этом, — улыбнулся Андрей.
— Для меня это очень важно, — серьезно ответила она и, чуть помолчав, добавила тихо, как бы про себя: — Я должна быть в городе до начала сентября.
Глава двадцать вторая
Андрей вынул из портфеля кусок глянцевитой светло-коричневой подошвенной кожи и подал Еремееву.
— Из первой партии, выдубленной на своем экстракте.
— А точно, что на своем экстракте? — Еремеев взял в руки пластину кожи и пощелкал по ней пальцем. — А то ведь вы, директора, народ такой, — он лукаво подмигнул Андрею, — любите пыль в глаза пустить.
— Василий Егорович! — вскочил Андрей.
— Ну-ну, не горячись, пошутил, — Еремеев улыбнулся. — За вашей работой мы здесь в горкоме пристально следили. Надеялись на вас. И теперь я не меньше тебя рад. Поздравляю, от души всех поздравляю!..
Еремеев подошел к шкафу со стеклянными дверцами, где у него хранились образцы изделий городских предприятий, и положил туда пластину кожи.
— Еще к тебе, директор, разговор есть. Как думаете встречать праздник?
— Обязательство взяли, Василий Егорович, по сорок тысяч пар давать каждый месяц против плановых тридцати.
Против ожидания Еремеев отнесся к сообщению почему-то холодно.
Он достал из бокового ящика стола большую клеенчатую папку и начал перебирать в ней бумаги. Найдя нужную, он быстро пробежал ее и переспросил:
— Сколько, сколько?
— По сорок тысяч в месяц, — повторил Андрей.
— Сорок! — Еремеев поднял на него серьезные глаза. — Сорок тысяч, говоришь?
Ничего еще не понимая, Андрей испытывал смущение под его пристальным, серьезным взглядом.
— А сколько же вы дали в августе?
— Тридцать девять тысяч четыреста, — тихо ответил Андрей. Он начал догадываться, куда клонит Еремеев.
— Ну и как же ты думаешь, — так же серьезно и негромко продолжал Еремеев, — правильно вы решили, приняв такое обязательство?