Шрифт:
— Зачем же, — возразил Андрей, — письмо не мне. Если бы хотела, чтобы я прочитал, мне бы и написала.
— Так вот, сынок, я хочу, чтобы ты прочитал, — уже настойчиво сказала Клавдия Васильевна и подала сыну письмо.
Он взял. Конверт был какой-то особенный, ярко-желтого цвета, тонкий и очень плотный. Бумага — узкие листы почтового формата, плотные, похрустывающие.
Людмила обстоятельно описывала свое путешествие на самолете, остановки в промежуточных аэропортах, сообщала почти полностью программы данных ими концертов и особенно много писала о море и Северном порте.
«Здесь мы застали несколько американских судов, — писала она. — Американцы очень обрадовались приезду артистов. Вчера мы были с концертом на одном корабле. Ах, как там все интересно!
Я была безумно рада, встретившись с настоящими живыми американцами…»
«Потрясающее счастье», — усмехнулся про себя Андрей.
«Это такие веселые, общительные люди, — писала Людмила. — Они очень интересуются нашей страной, всем, что у нас происходит, расспрашивают обо всем, вплоть до мелочей. Я так рада, что изучала в школе именно английский язык. Когда они узнали, что я говорю по-английски, то окружили меня исключительным вниманием.
Узнав, что я жена директора завода, они очень заинтересовались этим и просили меня рассказать про завод. Я, признаться, смутилась: что можно рассказать интересного про такой завод? Но оказалось, что у одного из офицеров брат инженер на крупном кожевенном заводе где-то около Чикаго. Этот офицер задавал мне такие детальные вопросы, что я, к моему стыду, не смогла на многие ответить. Заметив мое смущение, он рассмеялся, и, переменив тему, мы заговорили о музыке.
После концерта в офицерском салоне в честь нашего посещения устроили настоящий банкет. Было страшно весело. А какие у них изумительные вещи! Все до мелочей! Эта бумага, на которой я пишу письмо, и конверт — американские, мне презентовал старший помощник капитана».
Андрей опустил письмо и задумался.
— Неприятное письмо, мама, — сказал он, — очарована Людмила Петровна американцами. Как увидела, так и растаяла… Так бывает. Кто своего не любит и не ценит, тот поневоле чужим восхищен.
— И мне это не по сердцу, — сказала Клавдия Васильевна.
К конце письма Людмила сообщала, что гастроли затягиваются на неопределенный срок в связи с поездкой бригады по портам побережья.
«Так что вернемся не пароходом, а опять самолетом, вероятно, уже зимой. Хотя здесь и очень интересно, но я уже несколько утомилась от такой массы новых впечатлений и от всей этой бродячей жизни.
Когда я уезжала, то думала после окончания гастролей ехать к тете в Ташкент, но на днях получила от нее письмо, она уже вернулась в Москву.
Что вы мне посоветуете?»
В конце письма была приписка:
«Пожалуйста, не показывайте это письмо Андрею. Я пишу только вам».
Прочитав приписку, Андрей не мог не улыбнуться.
— Так что же мне ей посоветовать, Андрюша? — спросила Клавдия Васильевна, не поняв значения его улыбки.
— Нужен ли ей твой совет, мама?
— Видно, нужен. И хотела я посоветовать ей вернуться в Приленск.
Андрей покачал головой.
— Андрюша! — сказала Клавдия Васильевна, и в голосе ее послышались и упрек и просьба. — Она бы вернулась.
— Может быть. Но теперь я этого не хочу… Не могу и не хочу… Я не заставлял ее уезжать. Но то, что она уехала, лучше для нас обоих… Лучше, поверь, мама.
Клавдия Васильевна ничего не возразила, только тихо вздохнула и вышла.
Андрей не мог дать матери другого ответа. Ольга уехала месяц тому назад, но последняя их встреча, вся до мельчайших подробностей, врезалась в его память.
В день отъезда утром пришел к ней. Она знала, что он придет, ждала его и все же, когда он вошел, и смутилась и обрадовалась, как при нечаянной встрече.
Сестра ее была дома, но сразу куда-то заторопилась и ушла.
Они остались вдвоем. Андрей подошел к ней и хотел поцеловать ее.
— Не надо, не надо, Андрей Николаевич, дорогой, — прошептала она и сама склонилась к нему, спрятала лицо на его груди и заплакала. Он молча, чуть прикасаясь, осторожно гладил ее волосы, плечи, руки.
Она подняла голову и улыбнулась, все еще со слезами на глазах.
— Вот и легче стало. Ну, прощайте! Я всегда буду вас помнить, Андрей Николаевич. Прощайте!
— До свидания, Оля! Ведь мы встретимся. Я буду вас ждать… Очень буду ждать.
Когда Андрей уходил, Ольга сказала ему:
— Вы меня не провожайте. Не, надо.
И все же он пришел на пристань. Встал в уголке, закрытый толпой провожающих, и, только когда пароход дал третий гудок, вышел к борту дебаркадера.
Как она обрадовалась, увидев его! Сколько нежности было в ее взгляде!
Неужели он никогда больше не увидит ее глаз… милых, ласковых, родных…
Таня только что уложила ребятишек. Федя за столом решал задачи. Он учился в вечерней школе. Ольга перед отъездом взяла с него слово, что он не бросит школу и будет учиться на «отлично».
И теперь Федя старался изо всех сил, чтобы сдержать слово.
В дверь резко постучали.
— Парамонова здесь живет? — спросил хрипловатый мужской голос.
Федя открыл дверь.
— Войдите.
Высокий человек в потрепанной солдатской шинели вошел и остановился около порога. На обветренном, чисто выбритом молодом еще лице резко обозначались на впалых щеках глубокие морщины. Тане показались знакомыми его светлые, широко поставленные, чуть раскосые глаза.