Шрифт:
— Кушайте, — сказала она Кононову.
Кононов подошел к порогу и, нагнувшись над котомкой, развязал ее, неловко действуя одной правой рукой, достал бутылку водки и поставил ее на стол.
— Танюша, — позвал он ее.
Она повернулась.
— Иди выпей. Полегчает на сердце.
Таня достала из буфета стакан и подала ему. Он наполнил его водкой.
— Нет, мне не надо, спасибо, — отодвинула Таня протянутый стакан. — Горе не зальешь.
Она снова отошла в окну и села, облокотясь на подоконник.
Кононов нерешительно посмотрел ей вслед, потом махнул рукой, поднес стакан ко рту и, не отрываясь, выпил.
Таня, погруженная в свои тяжелые думы, ни разу не оглянулась.
Вся ее жизнь припомнилась ей.
Далекое детство… Приезд в Приленск… Знакомство с Василием… Счастливая жизнь в этом доме… Проводы…
«Дождусь тебя», — сказала она ему тогда. И ждала… А теперь чего ждать?..
Тяжелая рука легла ей на плечо. Вздрогнув, она оглянулась.
Перед ней стоял Кононов. Лицо его побледнело, спутавшиеся волосы нависли на лоб, в глазах гулял хмельной огонек.
— Танюша, — сказал он, и Таня невольно поморщилась от винного духа, пахнувшего на нее, — бобыли мы с тобой оба. Детям моим ты давно мать. Прими меня к себе, Танюша.
Таня отвела его руку и спокойно, но строго сказала:
— Нет, Алексей! Этого не будет. Полюбить я тебя не смогу, а жить с тобой так или из жалости не стану.
И, увидев, как потемнело лицо Кононова, прошептала:
— Ты на меня не сердись… Моя доля и без того нелегкая.
Кононов нетвердыми шагами отошел к столу и тяжело опустился на скамью.
— И еще вот что, — подошла к нему Таня, — пока похоронной не получу, Вася для меня жив. И я тебя очень прошу, Алексей, никому не говори, что он погиб. Я верю, что он вернется.
Когда Федя пришел из клуба, Кононов уже спал на его постели.
Таня сидела у окна и, подпершись рукой, смотрела в темноту.
— Постели себе на лавке, Федя, — сказала она и снова отвернулась к окну.
Федя подошел к ней и начал рассказывать о клубном вечере.
— Ложись, Федя, — тихо остановила она его.
Федя понял, что ей не до него. Он осторожно отошел и быстро улегся.
В доме все спали. Таня одна сидела неподвижно перед темным окном.
«Верю, что он вернется», — сказала она Кононову. А верит ли она? Да, верит. Если бы не верила, то чем тогда жить?.. Но можно ли так?.. А дети? А работа?
«Каждый должен все силы положить для победы», — сказала она Луговому. И незаметно мысли ее перешли на другое. «Вы уже шагнули дальше», — ответил ей Луговой. Нет, неправильно он сказал… Вася коммунист, а она… ей далеко еще до него. Вспомнилось, как Вася однажды пришел домой поздно вечером радостный и возбужденный.
— Приняли в партию, — сказал он ей гордо.
Это было давно-давно…
И, как естественный вывод, пришла мысль, показавшаяся предельно ясной и единственно правильной: «Я должна быть в партии. Если Вася вернется, он увидит, что я не отставала от него, боролась вместе с ним. Если не дождусь… Заменю его».
Таня осторожно подошла к полке, где лежали Федины книги, нашла лист бумаги, чернила и ручку и ушла на кухню, чтобы не тревожить спящих.
Долго она сидела за столом. Перед ней лежал лист бумаги с тщательно выведенными ровными строчками:
«В первичную партийную организацию…»
Когда утром она собиралась на работу, Кононов, только что проснувшийся, приподнялся на постели и спросил ее:
— Куда, Танюша, так рано?
— Куда? — удивилась вопросу Таня. — На завод.
— И сегодня пойдешь?
Он видел ее глубокое горе, и ему было непонятно, что может она сегодня, как в обычный день, пойти на работу.
Когда Таня вошла в цех, первая же встретившаяся ей работница, посмотрев на нее, воскликнула:
— Что с тобой, Таня?
— Ничего, так, нездоровится немного, — ответила она и подумала: «Крепись, Таня, никто не должен знать. К чему своей болью чужие раны бередить?»
И с еще большим, нежели обычно, рвением Таня принялась за работу, стараясь ни одной минуты не оставаться наедине со своими мыслями.
А когда они наперекор ее воле ворвались в сознание и горечь тяжелой утраты стеснила сердце до боли, она положила руку на грудь, ощутила лежавший в кармане против сердца сложенный вчетверо листок бумаги — и ей стало легче.