Мишка растолкал матросов. В одном из дерущихся он узнал Шишака, а другим был тоже вздорный матрос неопределённой национальности по имени Тамарао, что означало «дикий буйвол». Имя дали за его буйный и сварливый нрав. Настоящего имени никто не знал, да в таких кругах оно ничего и не значило.

Мишка хотел было вмешаться, но матросы запротестовали.

– Не трогай, капитан. Всё идёт по закону. На берегу пусть сводят счёты, как и полагается. Это их право.

– Чёрт с ними! – выругался Мишка и сам с интересом стал наблюдать за поединком.

Сражающиеся топтались в белоснежном песке, отражая удары и нанося их. Лица бледные, рты оскалены. Тяжёлое дыхание, пот заливал глаза.

Вот Тамарао удалось зацепить Шишака саблей, и плечо сразу окрасилось кровью. Рука заметно ослабела, а лицо стало затравленным и жалким. Матросы выли, подбадривая Шишака, но было видно, что он с трудом парирует настойчивые удары противника.

«Всё, Шишак, твоя песенка спета», – Мишка ощутил некоторую радость от этой мысли. «Допрыгался, так тебе и надо!» – Мишка не стал досматривать поединок и поплёлся к остальным матросам. Он услышал возросший шум, крики и вопли матросов, потом взрыв криков и понял, что одному из дерущихся пришёл конец. Ничего не шевельнулось у Мишки в груди, и он со спокойной душой продолжал заниматься своими делами.

Вскоре ему доложили, что Шишак повержен и умирает в одиночестве. Удар сабли рассёк ему голову, а Тамарао поплёлся унимать кровь своих ран.

Матросы расплачивались с выигравшими и бурно обсуждали моменты поединка. Но вскоре всё вошло в обычную колею, и о драке уже никто не вспоминал.

На утро с приливом работа закипела. Облегчённый корабль стали тащить канатами на пляж. Гомон криков и ругани покрывал всё пространство пляжа. Матросы надрывались, хрипели, бриг медленно полз по скользким доскам на берег, и к полудню уже стоял укреплённый и готовый к ремонту.

Такой тяжёлый труд не позволил продолжать работы, и матросы повалились отдыхать.

Мишка в одиночестве решил пройти на гору, но только сделал первую сотню шагов, как увидел маленькую группу людей в оборванных одеждах. Мишка присмотрелся и узнал старика, оставшегося после разгрома колонии. Тот тоже признал Мишку, прищурив подслеповатые слезящиеся глаза.

– Дед, это ты? – воскликнул Мишка и радостно шагнул навстречу.

– Я, сынок. Кто ж ещё. Пришёл-таки! Я так ждал. Но, слава милостивым духам, дождался!

– Как вы тут живёте? Говори, дед!

– Давай присядем, сынок. Ноги отказывают мне. Ещё вчера хотел спуститься, да не отважился. Зато сегодня решился.

– Дедушка, да ты ж моложе благословенного старика Ляна!

– Горе меня сломило, сынок. А так бы я ещё побегал. Да вот пока держусь, тебя дожидаючи. Теперь я спокоен. Можно и помереть.

– Нет, дед! Помирать ещё рановато. Я ещё не привёз тебе людей. А ведь обещал, и обещание своё помню. Но теперь долго ждать не придётся. Вот отремонтируем корабль, тогда и добуду тебе колонистов. Это дело не долгое. Недели две. Большой остров близко. Там всегда можно десяток хороших людей найти.

– Береги тебя бог, сынок, за твои заботы. Ты оборони нас от тягот на этом острове. Мало нас, и пропитание добывать стало почти невозможно. Силы иссякают, а малые дети ещё не подросли. Вон твоя Фын какая маленькая. Четвёртый годок только пошёл, а увязалась за нами. Гляди, какая стала, – и старик подтолкнул маленькую девочку вперёд.

Мишка с интересом оглядел ребёнка. То была миниатюрная, совершенно голая девочка с большими, явно не китайскими глазами, и это поразило Мишку больше всего. Ничего своего он больше не заметил, но глаза притягивали его, и он присел, поманив девочку руками.

Фын отпрянула и стала протискиваться за спину старика.

– Иди ко мне, доченька, – звал Мишка, и в голосе его играли нежные, непривычные для него нотки.

Фын захныкала и не шла к отцу. Мишка поднялся и перестал пугать ребёнка. «Дикарка, чисто дикарка», – подумал он и с сожалением отошёл.

Весь день старик со своими спутниками оставался в лагере пиратов. Всё население острова теперь состояло из четырёх человек. Старуха умерла год назад, двое дедов воспитывали двух детей. Вместе с Фын рос мальчик на год старше. Все страшно худы и измождены. Со страхом взирали на ораву матросов и прятались от их недобрых взглядов. Дети, так те никак не осмеливались отойти от стариков, и всё время держались за их тряпьё.

– Вот откормитесь, оденетесь, и заживёте хорошо, – говорил Мишка и обильно угощал островитян. – Оставим вам много еды. Посеем пшеницу и рис, скота вам привезли, так что остаётся дело за рабочими руками.

– Эх, сынок! Совсем одичали мы в этой глухомани. Не мыслю, как и начинать новую жизнь.

– Не горюй, старый! Ещё поживёшь!

Дня через два, когда работы наладились и шли своим чередом, Мишка собрал своих людей и погнал скотину в гору, неся на плечах мешки и кули с рисом, мукой и другими припасами. Часть продовольствия уже была доставлена и хранилась в пещере, укрытая от дождей.