Будто видел в первый раз.

— Так согрей сам.

Подрагивая от холода, я сделала два шага навстречу. Прижалась обнаженной грудью к его упакованной в костюм груди. Забросила руки на плечи.

Смелая как незнакомка.

Раскованная, словно забыла обо всех своих комплексах.

— Это на тебя так свечи подействовали?

Паша снова не спешил. Указательным пальцем провел по скуле. Заставил посмотреть в глаза. И задумчиво сощурился.

Глыба. Совсем не тот варвар, который подминал меня под себя каждый раз, стоило раздеться.

— Ты подействовал.

Я повторила его жест. Притронулась к колючей щеке. Подушечками. Легко. А губами прижалась к упругим губам. Не целуя. Только трогая.

— Так хорошо, что крыша едет? — В красивых мужских глазах вспыхнуло понимание… и что-то еще. Похожее на радость.

— Со свистом. — Отпираться не было смысла.

— Вот и у меня. — Горячие руки скользнул по талии. Без объятий. Собрали распущенные волосы в хвост и оттянули назад, заставив выгнуться дугой. — Но моя крыша уже не едет. Она сразу обваливается на голову. И конец.

Выдержки Паши хватило ровно на три вдоха. Потом крыша провалилась.

Сильные руки оторвали меня от пола. Перед глазами мелькнула рубашка. Шкаф за спиной Паши сменился окном. А на широком столе между свечей и деликатесов нашлось место еще и для моей пятой точки.

Я дернулась, когда попа коснулась холодной столешницы. Зашипела. Но Паша закрыл рот поцелуем. Раздвинул ноги. А спустя несколько секунд, после короткого вжика и шелеста фольги, направил в меня член.

Плавно. Бережно.

Не на всю глубину сразу. А постепенно. Проталкиваясь между складок короткими толчками. Дразня своей толщиной на входе. Мучая.

Почти так, как много раз брал дома. Но не так.

Там со мной был настоящий ураган. Он сносил нас обоих бешеным напором. Мы сплетались как один сплошной пульсирующий комок. А сейчас меня накрывало стихией.

Безнадежно.

Тотально.

Как куполом.

Этот Паша своими уверенными движениями, жесткими ладонями, которые держали как оковы, был опаснее любого урагана. Он взглядом вытягивал душу. Контролировал каждое проникновение и каждый наш вдох. Словно изучал, насколько меня хватит. Опыты ставил.

Мучительно-медленно.

Внимательно.

Толчок за толчком. Миллиметр за миллиметром. Делая сухую плоть настолько влажной, что от пошлых шлепков становилось стыдно.

Невозможно было под него такого подстроиться. Нереально спрятаться. Я не знала, как с ним таким быть.

Будто полтора месяца занималась сексом с другим, сейчас терялась. Вместо привычной голодной жестокости тонула в осторожных прикосновениях. К плечам. К груди. К развилке ног, где мы двигались навстречу.

Таяла от поцелуев. Жадных, долгих, но без одержимости.

Разрешала укладывать меня на стол полностью. Лопатками на твердую холодную поверхность. Проникать глубже. До самого конца. Под таким углом, что, казалось, внутри только он. Горячий, большой, потрясающий.

Не могла бороться с лаской. Тянулась за его руками. Примагничивалась к ладоням. Позволяла гладить. Сжимать пальцами соски. Тушить боль поцелуями.

Вылизывать грудь. Ласкать языком, губами, так что горел каждый нерв. А жар от груди густой лавой стекал к животу. Скручивал в воронку все внутренности. Тугим комком обхватывал двигающийся член.

До стонов. Все громче и громче.

С просьбами и бесстыдными мольбами.

— Быстрее… прошу… Да!

— Еще… пожалуйста!

Паша убивал своим терпением. Лишал меня последних сил. Растягивал нашу близость, будто и не собирался сегодня кончать. Словно он здесь для другого.

Мучить.

Заставлять сходить с ума.

Плакать.

Шептать его имя. Постоянно. На вдохе и на выдохе, как код ДНК переписывал.

И пульсировать.

Волнами.

Задыхаясь от рыдания, которое рвалось из груди.

Хватаясь руками за край стола.

Выгибаясь в дугу от безумного, слишком яркого удовольствия. И отчаянного «Люблю», которое в любой момент готово было слететь с языка.

Я не помнила, кто из нас застелил кровать. Душ и ужин тоже прошли как в тумане.

Голова совсем не соображала. Опустела. А телу было достаточно, что его гладят, целуют и прижимают к горячему мускулистому боку.

— Разморило мою фею, — Паша только смеялся. Бессовестный, но хоть в чем-то похожий на себя прежнего.