Нарциссов насурьмленных нежен взгляд,

Ресницы, словно стрелы, всех разят.

Улыбкой прогонял он все печали,

Уста-рубины сахар источали,

Меж них сверкали зубы-жемчуга,

Как молния — для друга и врага!

Мысль у него — как соль, а рот — фисташка,

С красавцем — звездам состязаться тяжко!

Был подбородок — словно плод живой:

То яблоком казался, то айвой.

А родинка, что на щеке чернеет?

Ты скажешь: ворон в цветнике чернеет!

Он был широк в груди, в плечах широк,

А в поясе — как тонкий волосок.

Царевна на него взглянуть решилась —

И совершилось то, что совершилось!

Ни гурия, ни смертный человек

Такой красой не славились вовек!

Едва взглянула — потеряла разум

И пленницей красавца стала разом.

Увидев стан, что сотворен для нег,

В душе взлелеяла любви побег.

Увидев лик с горящими глазами,

Свой дух и плоть она повергла в пламя.

Увидев кудри — цепи волосков,

Вдруг пожелала для себя оков.

Пред алтарем его бровей томилась,

И плакала, и жертвой стать стремилась.

Его уста — веселье для нее,

А зубы — ожерелье для нее!

Из-за его серебряных предплечий

От разума она ушла далече.

Она, как рута, вспыхнула в тоске

По родинке на розовой щеке,

И подбородок-яблоко до боли

Ей нужен, но сорвать его легко ли?

Воскликнула: «О, где ты, светлый дух?»

Сон миновал — и страсть проснулась вдруг.

Ища покоя, Зулейха в смятенье

Звала животворящее виденье.

Какой она б исторгла жгучий стон,

Узнав, что предвещает этот сон,

Но, страстью поглощенная всецело,

Его значенья не уразумела.

Мы все живем в оковах внешних черт,

И разум жизни к нам немилосерд.

Творению ваятель душу придал,

А нас пленяет лишь прекрасный идол.

Кувшин для тех, кто жаждет, лишь тогда

Хорош, когда в кувшине есть вода.

Но страсть — пучина. Тонешь ты в пучине —

Так разве вспомнишь в море о кувшине?

СЛУЖАНКИ УЗНАЮТ О СТРАСТИ ЗУЛЕЙХИ

Коль прянула стрела любви — потом

Не станет осмотрительность щитом.

Ты стены возведешь? Что за нелепость:

От стрел любви не оградит и крепость!

Прекрасные слова напомню вновь:

«Скрыть невозможно мускус и любовь».

Кто мускус и за сто завес упрячет?

Ведь запахом себя он обозначит!

Страшась, что будет к ней судьба глуха,

Свою любовь скрывала Зулейха,

Но и в глазах, и даже в тайной боли

Любовь проглядывала поневоле.

То слезы падали из грустных глаз,

То вместо слез порою кровь лилась,

И с каждой каплей, вызывая жалость,

Всё явственнее тайна выражалась.

Вздыхала Зулейха, горя в огне, —

И вздохи испарялись в вышине.

Стонала Зулейха — и горе крепло,

А сердце превращалось в горстку пепла.

Не ела, не пила — ив краткий срок