Инютин, утомившись, видно, рассказом, опять замолчал, выпуклый лоб его покрылся испариной. Он пошевелил головой, обтер лоб бледной, узкой ладонью, глянул на Глафиру Дементьевну.

– Вот, значит, как... Што-то они там, врачи, колдовали над моими ногами то в гипс их замазывали, то... Потом вдруг в поезд погрузили да сюда вот...

– Ну да, ну да, - закивала старуха.
– У нас тут, грят, лучше всех кости сращивают. Андрей Петрович-то умелец...

– Так что же мне не срастили?
– застонал Инютин, рывком приподнявшись. Глаза его сверкнули яростно, озлобленно, и одновременно была в них беспомощная жалоба.
– Что ж он, умелец?

– Да ведь и он не господь бог. Кабы он мог, он бы тебе свои переставил! Такая душа у него...

Кирьян упал на подушку, закрыл глаза ладонью, чтобы отгородиться от всего - от солнечного света, от белого потолка, от этой старухи. Долго лежал так, потом заговорил, не снимая ладони с лица:

– Это надо же... Отец-то у меня тоже был увечный, одноногий, на деревяшке прыгал. На японской войне ему ногу повредило. И надо же, говорю, судьба, что ли, над нами, Инютиными? Отцу тоже тут, в новониколаевском лазарете, ногу тогда отпилили. Только ему одну, а мне обои... Ну, ты уйди... Уйди.

Последние слова он прошептал еле слышно, обессиленный.

* * * *

Все утро пятнадцатого июля начальник прифронтовой опергруппы НКВД Яков Николаевич Алейников провел в краткосрочной спецшколе разведчиков-подрывников, изучая личные дела курсантов, их успеваемость. Он, сидя за скрипучим столом, перелистывал тощие папочки, время от времени хмурился, покашливал и потирал ладонью шрам на щеке. В комнатушке начальника спецшколы капитана Валентика, отгороженной от казармы, в которой жили курсанты, кирпичной стеной с обвалившейся штукатуркой, было тихо, светло, в низенькое оконце постукивали ветки давно отцветшей сирени. За сиренью стояла машина Алейникова, в маскировочных пятнах эмка. Слышался временами раскатистый хохот его шофера Гриши Еременко.

– Эй, вы... потише там!
– крикнул Алейников, открыв окно. Но тут же он окно закрыл, опять взялся за папки.
– Вот что, капитан, - сказал Алейников, задумавшись.
– Через неделю мы должны этих ребят выпустить.

– Еще по программе месяц, - осторожно проговорил капитан, человек хладнокровный, по общему мнению бесстрашный, не раз ходивший в глубокий тыл врага, выполнявший там самые дерзкие диверсии. Но перед Алейниковым он почему-то всегда робел и, смотря ему в лицо, часто хлопал, как девушка, ресницами, а потом и вообще опускал вниз свои голубые глаза.

– Какой там месяц. Наступление началось, какой там месяц...
– проговорил Алейников все так же задумчиво.
– На эту неделю никаких строевых занятий. Ориентация ночью на местности, изготовление и устройство взрывных систем... Все время - этому. Понятно?

– Так точно, товарищ майор.

– Ну вот... Учи, учи, сам с кем-то из них в тыл к немцам пойдешь.

– Вот за это спасибо!
– искрение обрадовался капитан.
– А то у меня, пока я тут, кровь в жилах застоялась, загустела. Когда готовиться к передаче дел?

Валентику было около пятидесяти. Рослый, с широкими плечами, одно из которых было почему-то ниже другого, он прошелся перед столом бесшумно, как кошка, сел на стул.

– Ишь ты, нетерпеливый какой... Будет еще время разогреть кровь. А это что такое?

Разговаривая, Алейников давно косился на дивизионную газету, лежавшую на подоконнике. Край газеты свешивался, и как раз на сгибе жирно чернел заголовок "Подвиг сибиряков-гвардейцев". Но не заголовок, а два портрета, напечатанных под ним, все время цепляли внимание Алейникова.

Проговорив так, Яков не вставая протянул руку, взял газету. В заметке коротко, без всяких эмоций, излагалась вся недавняя эпопея танкового экипажа Дедюхина, уничтожившего одиннадцать вражеских машин. Заканчивалось это невыразительное повествование словами: "Геройский экипаж представлен к высоким наградам, а командир танка старший лейтенант Дедюхин к званию Героя Советского Союза (посмертно). На снимках: заряжающий рядовой И. Савельев (слева) и его племянник, механик-водитель сержант С. Савельев".

Читая заметку, Алейников двигал желваками, они перекатывались по исхудавшим щекам крупными стальными горошинами, лохматые брови, сильно поредевшие за последний год-полтора, то приподнимались, то раздраженно хмурились.

– Не Лев Толстой писал, конечно, - чуть усмехнулся начальник спецшколы, по-своему расценив выражение лица Алейникова, - но мужики действительно герои.

– Не в этом дело, - сказал Алейников.
– Из какой они части, интересно?

– Газета стрелковой дивизии полковника Велиханова. А этой дивизии, я слышал, были какие-то танковые подразделения приданы. Все проще простого в редакции газеты узнать.