Но тем не менее как бы его ни называли, Пьером или Габриелем, он оставался тем, кем был. В институте Шокнара, как впоследствии в жизни, он развивает и выказывает способности, дарованные ему природой и которых не сбрить никакой бритве. Побочный сын сообщает целый список пройденных им наук и приобретенных знаний. Кроме древних языков Габриель изучал английский, итальянский, немецкий и испанский, страстно занимался математикой, рисованием, музыкой до такой степени, что даже умел аккомпанировать. Затем, в программу института входили пешая, верховая езда, танцы, плавание, игра в мяч. Если сообщаемое нам побочным сыном хоть наполовину справедливо, то и тогда мы не могли бы сказать, что Пьер Бюфьер употребил во зло свое время.

Известно, что опальный Бюфьер в скором времени в этом смирительном доме привязал к себе всех: его полюбили товарищи, учителя и даже сам аббат Шокнар. Недаром говорил чадолюбивый отец, что у него змеиный язык. И действительно, замечательно то обстоятельство, что лишь только бедный Бюфьер, граф Мирабо, Рикетти, или как бы ни называли его, сталкивался с людьми, даже предубежденными против него, как в короткое время привязывал их к себе. До самого конца его жизни никто, смотревший на него собственными глазами, не мог ненавидеть его. Разве он мог убедить людей? Да, любезный читатель, он мог не только убедить, но и действовать на них, – в том-то и заключалась вся тайна. Всякий понимает, что великая открытая душа человека, не сделавшая ничего пошлого или нечестного ни одному существу в мире, была братской душой, а человека тем более любят, чем более он сближается со своими собратьями, – разве это не факт из фактов? Если хочешь знать, в какой степени владеет человек дипломатическим умом (хорош ли он, индифферентен или дурен), то обратись к общественному мнению, журнальным сплетням или к лицам, с которыми он обедает. Но чтоб узнать его действительные достоинства, следует заглянуть глубже и спросить тех людей, которые его знают на опыте, – и если они даже ограниченные люди, то и тогда ответят дельно на твой вопрос. «Лица, находящиеся вдали от меня, – говорит Томас Браун, – судят обо мне хуже, чем я сам сужу о себе, мнение же лиц, живущих рядом со мной, лучше моего собственного мнения».

Так как институт Шокнара изменил своему назначению и перестал быть смирительным домом, то маркиз решил отдать сына в военную службу. По-видимому, безбожная мать тайком посылала ему деньги, и он, изменник, брал их! Пьер Бюфьер надел шишак на свою огромную голову, и его изуродованное оспой лицо приняло воинственный вид. Натянув поводья и обнажив палаш, он смело, как истый драгун, въезжает в город Сент. В это время ему было восемнадцать лет и несколько месяцев.

Жители Сента крепко полюбили его, предлагают ему деньги взаймы, – бери сколько хочешь! Начальник его, полковник Ламбер, был строгий, угрюмый человек, и лицо Бюфьера имело несчастье не понравиться ему. Кроме того, в Сенте служил полицейский чиновник, у которого была дочь, и этой глупой девчонке физиономия Бюфьера понравилась больше физиономии полковника. Нетрудно себе представить, каким искусным адвокатом явился Бюфьер в таком великом деле со своим змеиным языком. Это была его первая «страстишка», увенчавшаяся полным успехом, за которой последовал целый ряд неслыханных подвигов в этом же роде. Обиженный полковник позволил себе, за общим офицерским столом, несколько язвительных замечаний на счет Бюфьера, но Бюфьер был не такой человек, чтоб оставаться в долгу, вследствие чего возникли неприятные отношения между ними. Чтоб увенчать дело, Бюфьер, вопреки своему обыкновению, зашел в игорный дом и проиграл четыре луидора.

Нарушение дисциплины, дочь полицейского чиновника! Маркиз гремит из Биньона, Бюфьер бросает свой шишак и тайно бежит в Париж. Завязываются переговоры, в Сент посылается надежный шпион, идет переписка, Дюпон де Немур делается посредником между полковником и маркизом, которые беснуются с пеною у рта. Шпион собирает сведения и выводит «на чистую воду» все проказы Бюфьера. Что будешь ты делать, маркиз, с этим дьявольским сыном? Сошли его в Суринам, пусть тропические жары и дожди укротят его бешеный нрав, – подсказывает справедливое чувство чадолюбивого Брута и г-жи Пальи, но более снисходительные меры одерживают верх. Сначала прибегают к «Lettres de cachet» и ссылают бедного Бюфьера на остров Ре, куда отправляется он, но только не с дочерью полицейского, а со стражей, под шум падающих осенних листьев, в 1768 году, когда ему минуло девятнадцать лет. Это его второй геркулесовский подвиг, первым был институт Шокнара. Оплакиваемый Атлантическим океаном, он должен сидеть здесь зиму под надзором губернатора острова, по слухам, сущего Цербера.

В Ре повторяется прежняя игра. Через несколько недель Цербер делается другом Бюфьера и лает изо всей глотки в пользу его. Какой волшебной силой, маркиз, каким лицемерием и скрытностью обладает этот чудный юноша, что даже сам губернатор не может устоять против него? Не придется ли нам отправиться в суринамские болота, чтоб образумить его? К счастью, теперь война в Корсике. Паоло бьется из последних сил, и барон де Во требует свежих войск. Бюфьеру, которому это дело не совсем по сердцу, едет туда и сражается сколько может. Недурно бы было, если б ему удалось этой кампанией завоевать свое законное имя и хоть малейшее расположение отца. После многих просьб наконец его желание сбывается.

Бюфьер, в чине поручика, с лотарингским отрядом вступает в Тулон, – перед ним расстилается «равнина, которую не бороздит плуг», как описывает он океан. «Не пришлось бы юному поручику, Боже сохрани, когда-нибудь проехаться по этой равнине в красной шапке галерного невольника» – вот родительское благословение и желание, впоследствии осуществившееся. Прежде чем оставить Рошель, Бюфьер успел совершить новое преступление – затеял первую дуэль. Один из его товарищей, исключенный из службы за мошенничество, вздумал, при встрече на улице, возобновить с ним прежнее знакомство, но Бюфьер решился отказаться от подобного знакомства даже в том случае, если б ему навязывали его со шпагою в руке. Что за корсиканский флибустьер!

Корсиканский флибустьер, по обыкновению, совершил также и в Корсике немало гигантских подвигов. Он сражался, писал, любил, «учился по восьми часов в день» и успел расположить к себе корсиканское общество обоего пола. Он верил, что природа создала его воином, и до такой степени сроднился с этим занятием, что гром битв сделался для него очаровательной музыкой.

По всему вероятию, природа, умеющая ко всему приноровляться, предназначила ему широкую деятельность, как обыкновенно поступает она со всеми великими душами. В мае 1770 года, почти через год, Бюфьер снова возвращается в Тулон. У него много рукописей в кармане, его ум, подобно беспорядочной библиотеке, наполнен военными и другими знаниями, а известность его между тем растет.

Дядя, вопреки своим принципам, желает видеть племянника, находящегося так близко от старинного замка на Дюрансе. Добряк очарован им, находит в его изменившемся, против прежнего, лице – ум, царское величие, силу, «изящное и грациозное выражение». После нескольких бесед с ним он видит в нем одного из лучших людей, и если юноше не будут препятствовать, полагает он, то он, вероятно, со временем сделается государственным человеком, полководцем или папой.

Осаждаемый со всех сторон просьбами дяди и семейства, суровый маркиз, хотя и не без труда, соглашается наконец «видеть беспутного Пьера Бюфьера и затем, после торжественных совещаний, возвратить ему его настоящее имя. Свидание это происходит в сентябре, в Лимузене, недалеко от имения его матери. Кротость и уступчивость проникли в сердце старика, и даже сквозь его суровость и жесткость блеснул слабый луч надежды. Вот извлечете из одного его письма, относящегося к этому времени: «Я нередко журю его, вижу, как он опускает свой нос и пристально смотрит в землю, – знак, что он вдумывается в мои слова. Иногда он отворачивает голову, чтоб скрыть навернувшуюся слезу. Мы обращаемся с ним частью кротко, частью сурово и этим способом успеваем укротить этого дикого зверя».