— В молодости хочется сразу всего. Всех женщин, всего золота, всей власти, всей славы.

— А что в этом плохого?

— Силёнок на всё не хватает, — ломается человек.

— Конечно, не хватит, — согласился Бахусов, — спортом-то не занимаюсь. Вместо штанги с гирями тапки поднимаю, да бутылки разливаю.

— А ты находи время и штанги поднимать, и баб охаживать.

— Не мечтаю я о бабах, да и о золоте со славой.

— Да-а? — недоверчиво спросил Лев Львович. — А о чём ты мечтаешь?

Ласкин спросил и улыбнулся, вспомнив, что именно этот вопрос задаёт всем Василий Грешнов по прозвищу Шалопут. Смысл его улыбки был ясен Борису. Бахусов улыбнулся в ответ, но в миг посерьёзнев, ответил:

— О святости мечтаю.

— Что-о? Тебе не идёт мечтать о святости, оставь это Ивану Данилычу.

— Это его мечта. Он со мной поделился по дружбе, — засмеявшись, сказал Борис.

— Получается, у тебя и мечты своей нет.

— Почему сразу «нет». Есть.

— Но не скажу?

— Скажу.

— Но не тебе?

— Банкиром хочу стать, — тяжело вздохнув, признался Бахусов.

— Это — честнее. Догадывался. Так вот. Чтобы когда-нибудь стать банкиром, тебе в данный момент надо трудиться грузчиком.

— А я что, — не работаю?

— Без усердия. Жалуются на тебя.

Борис покраснел, но ничего не ответил.

— Что за музыку слушаешь? — поинтересовался Ласкин.

— Лекции профессора богословия Осипова.

— Всё-таки нет у тебя своей мечты. Что профессор говорит?

— Про христианское понимание свободы.

— Интересно. Расскажи.

— Критерием христианского понимания свободы является принцип, по которому можно оценивать все явления окружающей жизни.

— Что это за критерий?

— Способствуют ли дела, законы, фильмы, книги, — воспитанию любви в человеке? Если «да», — хороши, если «нет», — плохи. вот, собственно, и весь принцип.

— Что ещё говорит?

— Любовь — это жизнь, а отсутствие любви — смерть.

— Поразительно.

— Что?

— Слушал я Алексея Ильича часами, дни и ночи напролет, и не мог понять ни слова из того, что он говорил. Всё, вроде, правильно, речь чистая, как вода в ручье журчит, но усвоить, напиться этой живой водой — не мог. Пока слушаю, — со всем соглашаюсь, а перестаю слушать, — ничего вспомнить не могу и ощущение такое, что ничего не понял. А ты — человек без веры, по молодости лет смеющийся над Спасителем, в двух словах пересказал услышанное, и до меня всё дошло. Уяснил. Просто чудо какое-то.

Лев Львович усмехнулся своим мыслям и спросил:

— Значит, по словам Осипова, первым в рай вошёл разбойник?

Подумав и вспомнив, Бахусов подтвердил с уточнением:

— Да. РРаскаявшийся.

— Значит, и у нас шанс остаётся. Отчего же не Иоанн Креститель?

— Не знаю. Осипов говорит, разбойник, осознавший мерзость жизни своей, искренне покаявшийся, не надеющийся на спасение. Это — главное.

— Повисишь на кресте, осознаешь.

— Другой, что слева от Христа висел, не осознал же. Смеялся.

— Да, тот, что слева, — не осознал, не покаялся. И в мою голову, признаюсь, это как-то не вмещается. Объясни мне, Боря, зачем нужны разбойники в раю? Получается, грабь, убивай, покаялся, — и в рай? Как-то это нечестно.

— Я другого боюсь. Конца света.

— Ты серьезно? Не бойся, конца света не будет.

— А если США ракету запустят ради своего безоблачного будущего?

— Нет у США будущего. Да и ракеты нет. Америка на самом деле беззащитна. Это её величайшая тайна. Дело в том, что они сделали ставку на твердотопливные носители, но они оказались ненадежными, не оправдали себя. И поэтому их сняли с производства, а новых нет. Старые ракеты пришли в негодность, потому что время идёт, всё стареет, и ракеты — не исключение. На данный момент нет у них ракет. Ты думаешь, почему они стараются быть на виду, демонстрировать мощь, силу? Кричат: не подходите к нам. Всё потому, что если кто-то подойдёт поближе, то по неприятному запаху страха поймёт, в чём дело. И тогда им конец. Они этого очень боятся.

— Зачем же вы им служите?

— Планида у меня такая. Служил коммунистам, когда они уже смердели, теперь вот — американцам.

— Кто следующий на очереди?

— Поживём, — увидим.

— А что касается Вани, — процедил сквозь зубы Бахусов, — то он такой же, как мы.

— Нет, Боря, он другой, — убеждённо сказал Лев Львович и было непонятно, хорошо это или плохо в глазах Ласкина. — Ну что стоишь, беги. Скоро на работу.

Бахусов, сгибаясь под тяжестью сумки, засеменил по тропинке в строну изломанной крутой лестницы, ведущей на гору.