Нина засмеялась и прокомментировала зазвучавшую вдруг мелодию.

— «Маленький цветок». Соло на кларнете — Бенни Манкиль.

— Я под эту музыку в нашем парке на коньках катался, — грустно заметил Василий, так и не дождавшись подробного рассказа о том, как Начинкина ухаживает за интимными частями своего тела.

3

Вечером второго сентября объявился кинорежиссёр-грек, привёз Грешнову забытые на Мосфильме паспорт, одежду, деньги. Посетил вместе с ним ресторан «Корабль». Перед тем, как идти в зал к греку, заказавшему столик, Василий заглянул в моечный цех к старой знакомой, Павлине Якубовне Чечёткиной, более известной, как баба Паша.

Познакомился Грешнов с ней так. Чечёткина торговала у станции метро стельками, квашеной капустой и солёными огурцами. Василий покупал у неё соленья на закуску, и долгое время их знакомство дальше товарно-денежных отношений не шло. Однажды, будучи пьяным, он заметил, что в её ассортименте отсутствуют соленые огурцы и стал бабу Пашу, так она сама ему представилась, попрекать:

— Что же ты наделала? Прикажешь на рынок мне за ними идти?

— Зачем рынок? Пойдём ко мне, они у меня дома.

— А может, твой дед их съел?

— Да я за такого парня красивого любого деда убью. Нет у меня никого, одна живу.

Дор?гой баба Паша говорила Василию и другие комплименты. Дома накормила, напоила и вместе с собой спать уложила. И стал Василий то чаще, то реже к бабе Паше заглядывать.

Когда Грешнов пришёл на мойку, то заметил, как баба Паша объясняется Олегу Шептункову, Нинкиному однокласснику, в любви.

— Для меня мужчина — господь Бог, — убежденно говорила Чечёткина. — Его слово для меня — закон. Готова ползти за ним по сырой земле и целовать следы его ног.

Официант понимал, что под словом «мужчина» подразумевается он, и поэтому слушал Павлину Якубовну более чем благосклонно. Узкоплечий, с широкими бедрами, с тонкой длинной шеей, — со стороны объект симпатии выглядел нелепо и смешно.

— Павлина, оставь юношу в покое, — сказал Василий. — Моё сердце в слезах.

— В слезах? — с хохотом, пойманной за руку воровки, выкрикнула баба Паша и, бросив как ненужный сор предмет обожания, подбежала к Грешнову.

— Ведёшь себя, как покойная принцесса Диана. А я тебя между тем на королеву Елизавету прочу. Я уже говорил с кинорежиссером о тебе. Возможно, сегодня зайдёт на тебя посмотреть.

— А если не зайдёт?

— Тогда помогу сумки до дома донести, — пообещал Василий. И, пощупав Павлину Якубовну за ещё упругую филейную часть, побежал в зал, где его, как он предполагал, дожидался Костас Трипостопулос. Но кинорежиссёр «отлучился по неотложным делам финансового характера», оставив вместо себя за столиком Генку Гамаюна. Что никоим образом не поменяло планы Василия напиться и повеселиться.

Грешнов выпил с Гамаюном, которому грек поручил написать сценарий для его фильма, закусил и начал витийствовать:

— Посмотри на меня. Давай вспомним, в какой семье я вырос. Отец и мать у меня — люди деревенские. Приехали в Москву, устроились на завод. Мать затем закончила педагогический, стала учительствовать. Тебе ещё двойки ставила. Я же учился на тройки, поступил в техникум при заводе, затем, — армия. После службы вернулся было на завод, но его закрыли.

— А зачем ты мне всё это рассказываешь? — засмеялся Гамаюн. — Я, в отличие от кинорежиссёра, твою биографию знаю.

— Знаешь? А то, что я пастухом в восемь лет работал, тебе тоже известно? — возмутился Грешнов. — И что в лесу на тот момент водилась стая голодных волков?

Геннадий притих, а Василий продолжал:

— И что я сделал? Как уберёг стадо? Я всю ночь провёл на ферме. Пилил коровам рога, наносил им на бока оранжево-чёрные полосы. И ранним утром из колхозной фермы вышло на пастбище не стадо беспомощных бурёнок, но стая беспощадных уссурийских тигров. Не только волки из леса, но и жители окрестных деревень во главе с председателем сельсовета Калачёвым впопыхах убежали. Даже в местной газете об этом писали. Статья называлась «Верхом на Шерхане». Я действительно, ехал на одной из коровок верхом. Ну, а что мне оставалось делать? Я бы стадо не уберёг. Волки бы зарезали двух-трёх коров. Мне же всего восемь лет было.

— Василий, мы только по первой выпили, а тебя уже понесло, — засмеялся Гамаюн.

— Что такое рюмка водки для тебя? Ничто! А я поднял её, посмотрел на свет, опрокинул, — и всё разом вспомнилось. Вновь увидел себя курсантом лётного военного училища. В петлицах — пропеллер с крылышками. Я был первым на курсе и в часть распределили самую лучшую. А потом началась чертовщина. Дали мне самолёт, поднимаюсь в небо, на восьми тысячах начались видения, — атакуют жёлтые шары. Меня старшие товарищи предупреждали, чтобы я, если увижу что-то подобное, по рации не сообщал. Говорили, — снимут с полётов. Уверяли, что всё это — галлюцинации. А приборы-то не обманешь, стрелки-то словно взбесились. Я еле дотянул самолёт до леса и катапультировался.