Шрифт:
Мы тоже черные, в своих траурных одеяниях. Поверить не могу, что дошли.
Я опускаюсь на колено, помогаю Кирстен сойти. Она очень плоха. Словно близость Дома Драконов тянет из нее силы. Кажется, в девушке не осталось цвета, даже карие глаза потускнели и стали мышиными.
«Мы растворяемся! Становимся частицами этого черно-серого мира», - я в ужасе думаю голосом мастера Семиуста. Надо поскорее убираться отсюда! Я бы, может, сбежал, но меня держит слово. Поэтому мы рука об руку бредем вдоль фасада Дома Драконов. Обессиленные и спотыкающиеся. Кроммовы знамена хлопают на распорках, как паруса перед бурей.
Наконец, видим дверь. Нет сомнений, это та самая единственная дверь, через которую я прошел в прошлый раз. Теперь она непомерно высокая и широкая, словно из Дома Драконов должен выйти дракон. Если Кирстен вскарабкается мне на плечи, она вряд ли сможет дотянуться до дверной ручки исполинских размеров. Так может, это не дверь большая, а мы стали маленькими, истончились до пары песчинок?
Я колочу в толстый металл обшивки. Звук получается жалкий. Кулачишек Кирстен вовсе не слышно.
??????????????????????????
Вспоминаю о данной Владычицей подвеске. О том, что Кирстен о ней говорила… Вспыхнувшая надежда придает сил. Я выдергиваю медальон из-под ворота, прикладываю к двери, суетливо ощупываю холодную металлическую поверхность, пытаясь найти скрытую скважину. Отчаянно кричу, жалким мальчишечьим голосом:
– У меня есть медальон! Открой! Открой! Ты его сама мне дала! Это я, Гордиан!
Но дверь остается закрытой. Я слышу, как у плеча всхлипывает Кирстен:
– Гордиан, посмотрите…
Оборачиваюсь и замираю, потрясенный увиденным. Камни пустоши злобно дрожат. Постепенно все неохватное глазом пространство превращается в вибрирующий черный ковер. Затем камни начинают медленно приподниматься. Ползут наверх. Как брошенные в воду песчинки, они с ленцой опускаются в небо.
Галька под нами тоже приходит в движение. Мне приходится оттолкнуть Кирстен, чтобы ее не ударило. Сам я увернуться не успеваю, столкновение отзывается тупой болью в бедре.
– Что будем делать? – Спрашивает Кирстен безжизненным голосом.
Я снова поворачиваюсь к двери:
– Открой, ну открой же! Мать! Мама! Открой!
Бесполезный кусок угля болтается на моей шее. Дверь остается закрытой.
Как всегда. Мать не хочет меня слышать.
– Нам нужно уходить.
– Как?!
Я не знаю. Мы не сможем пройти сквозь пустошь взмывающих в небо камней. Нас побьет. Прячу Кирстен под боком. Мы вжимаемся в дверь, глядя, как над нашими головами галька закручивается в тугую спираль и закрывает небо. Тысячи тысяч камней сердито грохочут, сталкиваясь друг с другом. Становится как ночью темно, но отчего-то мы все хорошо видим.
Наконец, камни перестают подниматься, и все замирает в тягостном ожидании. Затем падает капля. Другая, еще одна, и еще… На личике Кирстен расползаются смоляные кляксы.
Каменные тучи извергают как масло густой черный ливень. Жидкая тьма затекает мне в глаза, в уши, в нос, мешает дышать. Мы промокли. Нам очень холодно. Кирстен плачет, ее плечи дрожат. Она кошмарно, сплошняком черная, будто лаком залитая - видны белки да полоска зубов.
– Бежим! – Очнувшись, кричу я, бухаюсь на колени. – Давай, садись!
Кирстен вскарабкивается мне за спину. И я бегу, спотыкаясь, в застилающей глаза черноте. Как тогда, в первый раз, камни у меня под ногами прокручиваются, выдергиваются, точно живые. Я несу Кирстен к жизни, к свету, к надежде. Несу прочь от Габи. Я знаю, что ее сестра там, в черном доме. В Доме Драконов вместе с моей матерью, женщиной, у которой нет сердца. Я услышал это в шуршании камня, в стуке капель по голове и плечам, в неистовом, издевательском смехе Владычицы, который до сих пор грохочет в ушах.
80
Кирстен 12
– Назови меня кукушонком. – Распоряжается Габи.
– Ты же мой кукушонок. – Послушно глажу ее по кудрявой головке.
Скоро мы начнем обсуждать с сестрой ленточки, платья, парней и глупых подружек. А потом каждая из нас заживет своей жизнью. Но пока Габи моя сладенькая малышка. Я для нее старшая сестра, мама и бабушка, и весь ее большой маленький мир.
– Скажи, что любишь меня. – Еще более требовательно приказывает Габи.
– Ты моя самая любимая на свете сестренка. – Шепчу я, и целую теплый влажный носик. Такой крохотный…
Габи распирает от счастья. Она перекатывается по постели из стороны в сторону, сучит голыми ножками, одеяло сбивается. Я боюсь, что она попадет мне пяткой в лицо.
– Спой «Три наливных яблочка».
И я пою, до тех пор, пока Габи не просит:
– Поцелуй меня. Я сейчас начну спать.
– Ты ж моя командирша. – Фыркаю я, чмокув ее в переносицу.
Йерген устроился на лавке возле стола, я на колченогом табурете посреди мастерской. Оба одинаково согнуты, как горбатые старики. Думаю, мы были бы рады, если бы нас сейчас потрепали по макушкам, пожалели и назвали кукушатами…