Дети завопили, что есть сил — бессвязно, громко и чересчур звонко. Стальная дева, не церемонясь, одаривая любого, кто осмелился подойти к ней хоть на шаг добрым тумаком, схватила их за шкирки. Словно нашкодившие котята в ожидании своей участи они повисли в тупом ожидании своей судьбы.

Главное, молил Рун, чтобы Ска не выломала дверь дома — тогда вся задумка проигранцу под хвост, ничего не выйдет…

Словно бур он последовал за механической куклой, взрезая толпу, раскидывая прочь потоками ветра. В миг он оказался у кострища, зачерпнул горсть огня, сдул её с ладони. Пламя огненной птицей прыснуло на подступающих к чародею крестьян — те в миг отступили, в воздухе тотчас же завоняло гарью подпаленных волос.

Рун схватил виранку, но та оказалась тяжелей, чем он думал. Под хрупкостью и изяществом форм как будто засела целая котомка гирь. Парень плюнул, влил в себя манны — под рукавами дорожного платья затрещали наливающиеся мощью мышцы. Наверно, задумчиво отозвался старый Мяхар, было бы проще сделать её саму легче пуха и провернуть тот же фокус с разбойником, чем…

Юный чародей как будто не слышал. Мана потекла по венам, тело мальчишки разрослось. Он взвалил Мика, словно мешок, на плечо, в два огромных прыжка оказался у дверей. Ска уже вскрыла дверь — лишь краем глаза Рун видел, как небрежно она швырнула детей внутрь. Не заходила внутрь, застыв стражем, приняла из рук юного чародея ношу, спешно затащила внутрь. Заклинание, что действовало на чародея иссякло, возвращая его к прежним размерам, наваливая на натруженные плечи дикую усталость. Рун лишь успел развернуться, прежде чем увидел горбатого старика, что замахнулся клюкой.

— Господин, осторожней! — Ска, только что протиснувшая массивную тушу разбойника внутрь, бросилась ему на помощь, но было уже поздно…

У Руна разом и резко потемнело в глазах, боль в виске ударила. Словно тысяча игл. Безвольно и беспомощно, он ухнул в пучину небытия…

Сегодня он здесь ради этого чистого, полного звёзд неба. Луна стыдливо выглядывала из-за туч полумесяцем и походила на прикрытый бледный глаз. Ночной воздух здесь, на самой вершине шпиля бил в ноздри, будоражил, казался невероятно свежим и приятным. Хотелось расставить руки навстречу ветру и представить себя пресловутой птицей — главное, не рухнуть вниз.

Рун не стал рисковать. При одной только мысли о том, куда он забрался, руки и ноги сводило судорогой. Пальцы норовили вцепиться в любое крепление, как в самую последнюю надежду. Мальчишка отважно боролся с собственным страхом и понял, что на месте. Когда в ноздри ударил резкий, шибкий дух.

Старик почти нагишом лежал на черепице, ухмыляясь в свой беззубый рот. Как только на горизонте явится солнце, он спустится, а набедренная повязка сменится роскошно пошитым плащом. Всклоченная борода будет уложена в красивые пряди, а веселье, пляшущее в глазах старика, обратится если не мудростью веков, то строгим знанием.

Но это завтра, знал мальчишка. Завтра, не сейчас. Потому что сейчас — веселье.

Старый Махяр не отрицал. Он заметил крадущегося к нему парнишку ещё задолго до того, как то показался — Рун не понимал, как старику это удаётся? Что его выдавало? И тут же находил внутри себя ответ — он-то взрослый, чего ему стесняться? Захочет — наколдует, что ему, запретят? Послушает, плюнет, да разотрёт — повезло ему. Рун не скрывал своей зависти к годам старика. Он же, закряхтев, приподнялся, качнул кувшином в руке в сторону мальчишки, сделал немаленький глоток. Словно дорогому гостю, протянул кувшин как угощение: Рун припал к нему губами, надеясь отведать чудного взрослого напитка — вина. Поморщился, ибо вместо него в кувшине был кислый до бесконечности яблочный сок. Как такое вообще можно пить?

— Пришёл? — Словно утратив зрение, спросил Мяхар. Рун сел прямо перед ним, будто для пущей наглядности; старик потрепал его по голове, дыхнул винным духом.

— Везёт тебе… — мальчишка осмелился высказать свою зависть. Давно мечтал, думал, что будет звучать круто, а получилось глупо.

— Ты так думаешь? — старик точно не страдал от уверенности. Сомневался он почти в каждой мелочи, выискивая в ней каверзный, грызущий изнутри подвох. Не бегая по поручениям Матриарха, он либо торчал в Шпиле, либо спорил с каждым, до кого мог дотянуться. Другие взрослые считали его странным, Рун считал счастливым. Но скажи он ему об этом, старый чародей наверняка бы нашел и здесь повод для спора.

— Спать тебе не надо ложиться, вот. Лежишь тут, на звёзды смотришь. Колдуешь. Когда захочешь. Вино, пьёшь…

— Сок, — Мяхар мягко запротестовал. — Яблочный. Куда в мои седины вино? Будешь ещё?

— Вино, — настаивал Рун, удивляясь собственной наглости. Сейчас, ждал он, сейчас Махяр стукнет его заклинанием по голове, подхватит, словно нашкодившего котёнка и притащит вниз, к остальным. Скажет — поглядите-ка! Сам мал, а спорить горазд! Неплохо бы проучить!

И ведь проучат так, что на всю жизнь запомнится…

Не ударил, не подхватил, не потащил. Лишь усмехнулся, отрицательно покачав головой.

— Экий паршивец, а? Мелок, что твоя горошина, а наглости на целую кукурузу! Ну-ка, говори, принёс?

Парень вместо ответа разжал кулачок, показал содержимое старику. Тот потрогал глиняный комок на ладони, всё ещё сомневаясь. Потом понимающе крякнул, взял себе, растёр меж пальцев, блаженно зажмурился. Сухая мана была под запретом, и хранилась лично у Матриарха — только сейчас до мальчишки дошло, что поймай его кто-нибудь с этой ношей, и уж ругали бы его точно не за ночную прогулку.