Мария рассеянно покивала, поскребла кончик носа.

Вот вам и спа-салоны, пиллинги-шмиллинги. А здесь, в Мухлово, воздух и овощи с огорода. Может, у них тут не Мухлонька, а источник вечной молодости?

В кустах что-то сухо и вполне зловеще прошелестело, да ещё невесть откуда взявшийся ветерок подул, шевельнув прядь у виска. Маша замерла сурикатом, прижимая икону к груди. Случись это ночью, она бы, наверное, перепугалась до одури. А так ничего, лишь озноб по позвоночнику продрал. Главное, прошелестело – и стихло, из кустов же никто не вылез, даже тени не мелькнуло.

Значит, можно и выдохнуть.

***

Вчерашнее платье нуждалось не просто в стирке, а в спасении, причём профессионалами. Но, к счастью, в чемодане ещё хватало очень экологичных, остромодных и суперевропейских льняных нарядов. Правда, они, как и босоножки из псевдосоломки, не слишком подходили для реалий Мухлово, да и предназначались не для него, а для набережных Коста дель Соль, но думать об этом было нельзя. Стоило сосредоточиться на добыче пищи, тем более голод начал донимать по-настоящему.

К сожалению, пещер с мамонтами поблизости не наблюдалось, поэтому, хочешь не хочешь, а приходилось отправляться на поиски магазина. И надеяться, что потребление местных продуктов на организме, избалованном цивилизацией, скажется не слишком пагубно. Вот только ключи от дома куда-то подевались и кошелёк тоже.

Маша не сразу вспомнила: она оставила его вчера в машине, а ту за воротами, на растерзание аборигенам. И даже подумать, что они успели сделать за целую ночь и половину дня с «японочкой», а так же всем содержимым, было страшно.

Что Мельге будет делать, если окажется на краю света без денег, карт, авто и телефона? Впрочем, последний тут оказался без надобности, спутники-то не летают, военная часть не даёт.

Неловко подпрыгивая на одной ноге, пытаясь на ходу застегнуть неудобный замок босоножки, Мария вывалилась на крыльцо. Да так, полусогнутая, ради хоть какого-то равновесия вцепившаяся в дверь, и замерла. Потому что на нижней ступени, полостью перегородив дорогу, лежал зверь.

Не, не так. Там лежал Зверь – вот это точнее.

У него была шикарная тёмно-серая с белым шуба, дико пушистый хвост бубликом, лапы толщиной с иное мужское запястье, острые уши, мохнатые даже изнутри, и леденцово-голубые, почти неоновые глаза. А ещё он ухмылялся, издевательски вывалив яркий длинный язык.

– Хороший пёсик, – пролепетала Маша разбойничьим шёпотом.

Зверь удивился: «Кто, – мол, – пёсик? Я?»

– Хорошо, хорошо, ты вовсе никакой не пёсик! – зачастила Мария. – Ты Пёс, царь зверей и альфа-самец.

Собака подняла голову, продемонстрировав безупречный профиль, и положила одну лапу поверх другой, как люди ногу на ногу закидывают.

– А ты мне дашь пройти? – залебезила Маша. – Я тихонечко, бочком, ладно? – Кажется, зверь фыркнул. И совершенно определённо отвернул нос, будто даже смотреть на госпожу Мельге брезговал. – Ну и пожалуйста, – обиделась уже Мария. – Подумаешь! Ты сам-то чей? Может, домой пойдёшь? Ну чего тебе тут на крыльце валяться? Неудобно же и жарко. Иди к хозяину, к миске с подстилкой. Там же лучше, да?

Пёс тяжко, совершенно по-человечески вздохнул, пристроил остроносую морду на вытянутые лапы и в изнеможении прикрыл глаза. «Хозяйка, сами мы не местные, дай напиться, есть хочется так, что переночевать негде» – аршинными буквами написанное на страдальческой физиономии понималось без всякого перевода и словарей. Да ещё и ресницы у зверя оказались совершенно потрясающие: длиннющие, густющие и чёрные-чёрные – такими Маша никогда бы не обзавелась, изведи она даже целый тюбик самой дорогой туши.

А сердце, тем более женское, как известно, не камень.

– Слушай, альфа-самец, а погладить тебя можно? – не слишком уверенно спросила Мария.

Пёс глянул из-под наполовину прикрытых век и снова вздохнул, но гораздо тяжелее. Маша встала на колени на верхней ступеньке, сторожко протянула левую руку – правой она всё ещё за дверь цеплялась. Не сразу, но решилась-таки дотронуться до собачьей спины. Пёс не отреагировал. На не слишком смелое поглаживание тоже, лишь когда Мельге рискнула пальцы в мех запустить, хвост ударил по доскам крыльца раз, другой, а там уж вовсю застучал барабанной палкой под Машины восторженные причитания. «Ах ты, собакер!» – ему явно понравилось. «Да ты самый красавный раскрасавец!» – тоже. Вот: «Какие у нас ухи, какие клыки!..» – зверю меньше пришлось по душе.

Хотя уши оказались ожидаемыми, почти плюшевыми, мягкими и горячими. А шкура – куда там песцу, за такой густой и плотный подшёрсток любой песец удавился бы! И шерсть жестковатая, но гладкая, глянцевая. И лапы, а на лапах очень жёсткие подушечки, как мозоли, и когти.

В общем, чудо, а не зверь!

– Арей, ко мне! – рявкнуло сбоку так, что Маша едва не рухнула на пса, пришлось руку выставить, чтобы не упасть, больно оцарапав ладонь о старые доски. – Я кому говорю? Ко мне!

Пёс, явно не подозревавший, к кому это тут обращаются, в сторону рявка и ухом не повёл.