— Брешут. Наговаривают. От кого слыхал-то?

— Разные люди сказывали. Так и так, мол, старший-то конюх со снохой живет. Он, мол и сына из дому выгнал потому, что невестка ему приглянулась. Я, знамо дело, ни на грош не поверил. Грех-то какой. Однако, помнится, случалось раньше такое. Жил в Зареченске Краснов когда-то, так он уж точно снохачом был. Сын его, Илья, как только уедет куда, так Краснов-то сразу к невестке прилабунится. Все знали, а ему хоть бы что. Илья только не знал, а как сказали — застрелился с горя.

— Ну и дурак, — подвел итог рассказу Сморчка Егор Саввич. — Баба что курица, ей одного петуха мало. Обязательно соседского позовет.

— А ежели по совести рассудить, — опять впадая в игривый тон, возразил на это старик, — так и петух соседскую курицу мимо не пропустит.

— На то он и петух. Ну, довольно об этом. Мало ли чего глупые люди болтают. Час-то поздний. Иди, Сморчок, да смотри, огородами. Не ровен час, увидит кто.

— Как всегда, тропку знаю. Деньжонок бы мне малость.

— Сейчас нет, в другой раз. Вот на той неделе Федор должон приехать, так письмо ему свезешь.

— Стало быть, опять в берлогу идтить? Ох, как неохота, Егор Саввич! Боюсь я его. А после того, как драгера-то…

— Тс-с! — в глазах старшего конюха сверкнул злой огонек. — Спятил, что ли? Раз навсегда забудь про то.

— Не могу забыть, Егор Саввич, — что-то вроде сдавленного рыдания сотрясло острые плечи старика, из глубоко запрятанных глаз выкатились пьяные слезы. — Ночами видятся они, сердешные. И костер этот…

— Замолчи! — зловеще прошипел Сыромолотов. — Ежели еще слово скажешь — не жить тебе.

— Я что же, я могу и замолчать, только вот тут покоя нет, — шмыгнув носом, Сморчок показал на грудь, встал и, горестно покачивая лохматой головой, направился к выходу.

Хлопнула в сенях дверь, рыкнула и умолкла собака. Егор Саввич запер все крючки и засовы, задумчиво посмотрел на огонь лампы.

— Снохач! Я вам покажу снохача, сволочи.

Задув лампу, он направился в комнату Дуни.

…Сморчок принял совет старшего конюха к исполнению. Утром, увидев директора, он ощерил рот в беззубой улыбке.

— Здрасте, Александр Васильич. Хорошо ли спали-почивали?

Майский, удивленный, остановился.

— Здравствуй, дед, — он сразу же вспомнил разговор со Слеповым. — А ты как спал?

— Какой у нас, стариков, сон. Маята одна. Кости ломит, поясница ноет.

Директор удивился еще больше. Сморчок слышал и разговаривал, как нормальный человек.

— Ты что же, дедка, слышать стал?

— Господь помиловал, Александр Васильич, наладился маленько слух-то. Зелен-корень помог. Три дня и три ночи искал его, полцарства облетел на сивке-бурке рыжем каурке. Отыскал на Шатун-горе, в полночь он золотым цветком распустился. Вот я настой того корня пил, слух-то и прорезался.

Майский в недоумении пожал плечами.

— Странно говоришь, дедка. Непонятно.

— Зелен-корень помог…

Не слушая дальше, директор пошел в свой кабинет.

В тот же день Сморчок встретил начальника охраны Буйного. Старик остановился, загораживая дорогу. Уперев руки в бока, он, ухмыляясь, разглядывал Ивана Тимофеевича, словно какую-то диковинку. Бывший партизан даже смутился и не очень дружелюбно сказал:

— Чего уставился-то, соловей-разбойник? Я не картина и не фигура какая-нибудь.

— Фигура — дура, судьба — индейка, а жисть — копейка. Ты, Иван Тимофеевич, есть мой друг и приятель. Давненько тебя не встречал, вот и хочу насмотреться.

— Постой, да ты никак слышать стал?

— Слышу, слышу, мил-друг, все до единого слова. Господь-то бог смиловался над рабом своим, надоумил отвар зелен-корня испить, уши-то и открылись. Считай, лет десять, а может, двадцать или тридцать не слышал, хоть из ружья пали, хоть из пушки. А как стал зелен-корень пользовать — слух и наладился. Муха летит — слышу, комар пискнет — тоже слышу. А уж речь людскую и подавно. Я и тебя научу, где тот корень искать да как из него отвар делать. Авось, пригодится когда.

— Ну и дела! — Буйный с недоверием смотрел на старика. — А как же насчет соловьев-разбойников? И от них излечился?

Сморчок хитро посмотрел на начальника охраны и погрозил ему грязным пальцем.

— То статья особая, тут, друг Иван Тимофеич, зелен-корень ни при чем. Вот как выйду в лес да как свистну, как гаркну — зашумят сосны и ели, закачаются, кланяясь земле-матушке…

— Ладно, ладно, в другой раз доскажешь, — оборвал старика Буйный. — Раз ты теперь слышишь, так скажи, когда на рыбалку сходим, обещал же.