И выключаю свет. Вопящей пулей он вылетает из темноты.

– Милости прошу, - говорю я, перехватывая его и подталкивая в сторону раковины.

Невыносимое шарканье! Я подозреваю, что у раковины он финишировал уже без подошв.

Но я успеваю прочесть лишь пару заметок в газете, как он уже тут как тут. И с дуршлагом на голове. Что это означает, я пока не выясняю. У меня иная цель. И он о ней догадывается. Хотя бы по тому, к а к я откладываю газету.

– Что я, обманываю?
– упавшим голосом осведомляется он. И сам же возглавляет шествие в кухню.

Воды, конечно, в кухне по колено. Тарелки, конечно, жирные. Вилки-ложки, конечно, не вытерты. Все эти последствия стихийного бедствия под скромным названием мытье посуды ликвидируем вместе. Молча.

Не знаю, о чем думает он. Я думаю о том, что он дождется. Он вырастет, перестанет удивляться и проникать в тайны, пугаться темноты, выдумывать и сочинять. И все будет узнавать из газет.

И когда ему станет совсем тошно и скучно, он как-нибудь станет отцом. И выскажет своему наследнику все, что слышал от нас. Вот чего он дождется.

– Впрочем, у тебя еще есть шанс, - говорю я.
– Ты вот что, брат... Ты не женись, как бы кисло не было. Тогда не дождешься. Понял?

– Женятся только девчонки, - безапелляционно заявляет он, вновь нахлобучивая на уши дуршлаг.

Теперь этот небольшой такой шанс стоит передо мной с железякой на вихрастой макушке. И улыбается весьма снисходительно.

МОЙ ЗНАКОМЫЙ КОМАР

Я просыпаюсь от знакомого зудения.

Вали, вали отсюда, - говорю я спросонья.
– Нечего тут

пристраиваться.

Что-то проворчав, он продолжает умащиваться у меня в ногах.

Пшел вон, - говорю я уже сердито и взбрыкиваю ногой.
– И

поогрызайся еще у меня.

Он нехотя сползает с кровати, медленно, выжидая, бредет к креслу, неторопливо вскарабкивается на окно и там застывает, на подоконнике, с выражением укоризны на физиономии, как я это чувствую в предрассветном полумраке.

И нечего ждать, - продолжаю я.
– С окном ты уже научился

управляться, так что, давай, стартуй.

Он еще секунду медлит.

Ну, - говорю я грозно.

И он обваливается вниз.

Старушка, бдительно неспящая на первом этаже, тут же сигнализирует:

Мало тебе места - по газонам шляешься!

В ответ только чавканье. Должно быть, что-то спер, пока летел вниз. И я еще долго не могу заснуть, думая о нелегкой его судьбе и о недолгом комарином веке.

Но едва мне все же удалось заснуть, как деликатный стук в оконное стекло вновь будит меня. Он стоит на подоконнике и мелко трясется. Осень. Беда. Жалко его, стервеца. Но ведь кровопивец, черт!

Я открываю окно, и он проскальзывает в щелку. На его носатой роже изображено смущение. Он встряхивается, как собака, - и во все стороны летят брызги. Он испуганно глядит на меня.

Ладно, - говорю я миролюбиво, - черт с тобой, устраивайся.

Но на кресле. И не дальше. А вообще-то я не пойму - у меня что, гостиница?

Но он уже торопится залечь в кресло, шелестя крыльями.

За окном слышны вопли первых воробьев. Он поднимает голову, взгляд его исполнен мстительной злобы.

Смешно, ей-богу, - говорю я.
– Спи. Тоже мне "Фантом".

Истребитель куриц.

Сегодня можно поспать подольше. Выходной. И это наше любимое время года.

Проснувшись и легко позавтракав, я вдруг ощущаю припадок педагогических судорог.

Вот что, любезный, - говорю я ему.
– Если хочешь, чтобы

порядочные люди имели с тобой дело, переходи, пожалуйста, на травоядение. Ну-ка, для начала!

И я сую ему под нос листочек герани. Он с отвращением отворачивается. Я проявляю настойчивость. Он вынужден уступить грубому нажиму. С предсмертной тоской в глазах он начинает жевать.

Ну? Не помер? Запей.

Я подаю ему оставшийся холодный чай, и он всасывает его из

стакана со стремительностью исправного насоса.

Вот теперь можно и прогуляться. Только ты, брат,

пожалуйста, через окно, - говорю я, когда он пытается протиснуться вслед за мной в дверь.
– Мне что, но вот соседи не поймут.

В нашем квартале его почему-то не жалуют, хотя и привыкли. То ли в характере его необузданном все дело, то ли в шкодливых замашках, но - не любят. Странно и то, что сам он привязан к нашему району. Почему? Высказывалось предположение, что всему виной безответная любовь. И я от души веселюсь, представляя его на коленях перед возлюбленной. Ее милый образ воображение тут же мне живописует. Впрочем, я отношусь к нему хорошо, и он знает это, и платит тем же. В своих прогулках в окрестных рощицах я могу не опасаться чужих комаров - у меня надежная защита.