– Не бойся, дочка, - какая-то сердобольная бабушка подошла к ней, сомневающейся, и тронула за плечо. – У тебя случилось что-то? Ты иди, поплачь всем сердцем перед иконой, и Господь тебя не оставит!

Асю аж передернуло от этих слов. Она, конечно, пришла сюда сама, по собственной воле и даже с надеждой, но к таким разговорам она не готова – то ли рассмеяться хотелось наивности и дремучести старушки, то ли разозлиться и прогнать ее, просветив, что она в эти сказки библейские не верит, и вообще, пришла сюда… Зачем? Ася не понимала и потому испытывала жуткую неловкость и даже злость. Но старушка, не обращая на это ни малейшего внимания, цепкими, морщинистыми пальцами прошлась по мягкому меху Асиной шубки:

– К Богу прийти никогда не поздно, дочка.

Улыбнулась, перекрестилась, поклонилась перед входом и легко, будто к себе домой, вошла в храм. Так легко вошла, что Асина злость куда-то тут же испарилась, потревоженная невидимым присутствием чего-то светлого, ангельского; последовав примеру старушки, Ася тоже тогда перекрестилась – неумело, правда, и неловко – и только потом вошла тихонько, как оказалось, в разгар службы. В уголочке затаилась, затерявшись в толпе, и стала наблюдать.

Перед огромной стеной с иконами что-то непонятное бубнил старенький батюшка. Ни слова не разобрать, но смотрела Ася вокруг – а люди с самым серьезным видом вслушиваются в его бубнеж, кланяются, шепчут что-то. Странные они, смешные, подумала она, воровато озираясь по сторонам. Зато как пахло здесь хорошо, и как красиво пели ангельскими голосами молоденькие девушки! Слов их тоже не разобрать, но почувствовала Аська, как вдруг заныло ее сердечко, как слова непонятных песен коснулись его, и душа отозвалась слезами. Так отозвалась, что когда служба закончилась и все стали расходиться, Ася не ушла – долго еще в опустевшем храме стояла она перед иконами и, как старушка наказывала, плакала, не зная толком, как молиться надо и кому. С открытым сердцем взывала, как могла, и почему-то верила, что ее там, на Небе, слышат.

Больше часа так простояла. И подошел к ней батюшка – старенький совсем, маленький; глубокие морщины испещрили его лицо, седые волосы пропускали солнце, льющееся из крохотного оконца под куполом храма, а глаза светились таким добром и участием, что Аська, не пряча слез, как на духу рассказала ему про свою беду. И внутри опять затеплилась надежда: а вдруг он, Божий человек, ей поможет? А вдруг теперь случится чудо?

Однако чуда не произошло. Волшебных пилюль ей не дали, подробных инструкций, кому молиться и сколько поклонов надо сделать, чтоб ребеночка зачать, не сказали, – хотя она, неверующая, уже готова была и в Бога поверить, и все ритуалы соблюсти. Вместо этого батюшка внимательно выслушал ее, покачал седой головой, строго посмотрел и велел терпеть, поститься, исповедоваться и молиться, полагаясь на волю Всевышнего. Мол, если угодно Ему, то никакие диагнозы ей не помешают ребеночка зачать и выносить, а если неугодно, то… значит, и не надо.

Совет он дал, может, и мудрый, но Ася от его речей опешила. Она ждала другого – не за таким ответом она сюда пришла и не ради этих слов перед иконами целый час рыдала. Она уже на все готова – и молиться, и поститься, и что угодно делать, – но только бы знать, что результат будет, и за старания эти воздастся ей желанным. Вариант, что предназначение ее не в материнстве, она и вовсе не рассматривала. Ей нужен ребенок, и не чужой, а свой, родной, выношенный под сердцем, – иначе зачем ей жить-то? Андрик же однажды не выдержит, бросит ее, и останется она тогда в этом мире одна-одинешенька, никому не нужная, бесполезная.

Разочарованная ответом батюшки, Ася вышла из храма и медленно пошла в сторону дома, скрипя снегом под подошвами тонких аккуратных сапожек.

Глава 2

– Послушай, Андрик…

На просторной кухне, обставленной по последнему слову техники, Павел – грузный мужик лет пятидесяти – сидел напротив Андрика и потягивал армянский коньяк. Андрик смотрел на брата, ожидая, что же скажет он дальше, но Павел не торопился продолжать – он молчал, что-то сосредоточенно обдумывая, и старательно пережевывал дольку лимона. Потом шевелюрой замотал и вдруг задумчиво посмотрел на младшего брата – не то с осуждением, не то с жалостью, – Андрик так и не понял, что означал его взгляд, но на всякий случай предупредил:

– Если ты намерен доставать меня разговорами об Асе, то этот коньяк я вылью тебе на голову.

– Ну что ты сразу ершишься? – поморщился Павел. – Я же не сказал еще ничего. Слушай, Андрик, я, может, помочь вам смогу.

– Ты?!

– Я. Ты только не злись – выслушай меня сперва, ладно? Я вам с Аськой зла не желаю, ты же знаешь, а вот мать вас, зуб даю, до развода доведет, если внуков ей не подарите.

– Да выкладывай уже.

Павел плеснул себе еще коньяка, одним махом его выпил и, шумно выдохнув, продолжил:

– В общем, говорят, бабка есть одна – типа знахарки, - проговорил он, и Андрик тут же, тяжело вздохнув, закатил глаза. – Да погоди ты вздыхать! У нас девки на работе о ней говорили, мол, она чудеса творит, и любую болячку от ее травок как рукой снимает! Свози к ней Аську – авось, и получится у вас что… Она в глуши живет, там еще название какое-то смешное – то ли Мышинки, то ли Хомячинки…

– Паш, ты взрослый мужик! Что за чушь ты несешь? Какие еще Мышинки?! Какие Хомячинки?! Вот только у бабок мы еще не были…

– Вот почему ты сразу все в штыки воспринимаешь, а? Может, чушь, конечно, а может, и нет. Знаю, звучит это все дико, но попробовать же можно! Вы сколько лет уже пороги больниц обиваете? Что, убудет с вас, если попробуете? Что вы теряете? Андрик, они там, в деревнях своих, побольше наших светил науки знают! А вдруг подлечит она Аську своими травками-муравками – и батькой станешь? Люди ж не будут попусту говорить, а говорят ведь, что помогает! Андрик, подумай! А где эту бабку искать, я разузнаю.