– Спасибо, хоть и врешь, - тихо ответила она. – Ты иди, Марек, у тебя завтра свадьба…

– Да, мне пора уже. А ты не грусти! Ты обязательно встретишь своего единственного – иначе быть не может, - заверил он на прощанье, крепко сжав похолодевшую ее ладошку, и отправился домой.

Он ушел, и снова она осталась одна, никому не нужная. Вырванная из лап смерти… А зачем? Для чего? Для кого? Полная луна, такая же одинокая на почти черном бархате ночного небосвода, холодным светом ласкала ее, но ни согреть, ни успокоить не могла.

– Агнеша! – тишину наступающей ночи нарушил голос матери, раздавшийся из открытого окна. – Поздно уже, спать иди!

– Иду, - вздохнула девушка и направилась к дому, не испытывая ни малейшего желания возвращаться в их с Яринкой комнату.

Глава 19

Почти полночь. Яринка спала, утомленная последними приготовлениями и переживаниями о завтрашнем дне, и Агнешка, совсем не желая ее будить, тихонько разделась и прошла к своей кровати. Легла, но сон не шел. Девушка крутилась, ворочалась, думая то о Федьке и своем проклятии, то о словах Агафьи про силу, что живет в ней, и знахарстве, к которому совсем не лежит душа, то о сестренке, которой… – да прав Марек, прав! – она завидовала.

Лунный свет сквозь ветви яблонь пробирался в комнату, рисуя на стенах причудливые тени, колыхающиеся от малейшего ветерка за окном, освещая постель, вазу с розами на маленьком столике и белую рубашку на стуле, которую завтра предстоит надеть, провожая Яринку в семейную жизнь. Так и не сумев заснуть, Агнешка встала и коснулась ладонью тонкой ткани. Она надевала эту сорочку всего один раз, на примерке, но тогда ей было наплевать, что будет на ней в ночь обряда, а сейчас… Девушка разделась догола, надела сорочку и подошла к зеркалу. Наряд невесты шел ей…

Она закрыла глаза и представила, как невестой завтра на обряде могла бы быть она. Как такой же «Марек» ждал бы полуночи, чтоб назвать ее своей женой… Как он обнимал бы ее, целовал, шептал на ушко всякие влюбленные глупости… Агнешка обняла себя за плечи, невольно представляя вместо своих – мужские руки; представляя, как кто-то ласкает ее, целует, снимает с нее рубашку… И вдруг резко открыла глаза, когда поняла, что представляет в этой роли не кого-то – а Марека.

Агнешка посмотрела на мирно спящую сестренку и устыдилась собственных фантазий. Только фантазии ее не отпускали.

Ну кто виноват, что только у этого парня нашлись для нее добрые слова? Нашлось желание позаботиться, защитить?

Агнешка помнила, как Марек нашел ее в стоге сена, как успокаивал, футболку свою дал; помнила утро, когда он зачем-то пришел к Федьке и увидел, как тот с братьями издевается над ней; как заступился, как отругал ее потом и велел о проблемах говорить ему, а не лезть на рожон… Как домой потом привел. Умом она понимала, что в той ситуации Марек заступился бы за любую девушку, а уж если дело коснулось сестры его невесты – пройти мимо он тем более не мог. Но как заставить глупое сердечко не биться чаще, когда оно так хочет верить, что дело не только в доброте и порядочности парня и он действительно, если б не любовь его к Ярине, мог бы полюбить и ее? Ведь даже сегодня, спеша домой, он задержался рядом с ней, чтоб ободрить… Коснулся рук ее… Зачем, если она ему совсем безразлична? Если для мужчин она, как женщина, невидима? Обидные слезы побежали по щекам: не ее он жених и никогда им не будет.

Потом она о своем поступке, конечно, пожалеет. Но сейчас невыносимая боль с головой захлестнула Агнешку. Образ хорошего парня Марека ее преследовал. Он будто все раны раскрыл, разодрал своей добротой, и теперь они кровоточили, жгли и убивали. Желание любить и быть любимой, фантазии, где все это сбывалось, отозвались зовом взбудораженного тела и душащей ломотой из-за невозможности на этот зов ответить. Мир потемнел в одно мгновенье, и Агнешка, не понимая, что делает и зачем, выскочила из комнаты.

Она выскочила из дома, выбежала за калитку. Куда бежала – она не знала, босые ноги сами несли ее куда-то к полю, а потом – в лес. Тонкая рубашка и ночная прохлада ласкали взбудораженное тело, а она все бежала, бежала, обдирая ноги острыми ветками, – что-то внутри нее вело ее, указывало дорогу и вскоре вывело на небольшую поляну на берегу реки. Агнешка остановилась, только когда почувствовала, что уже по щиколотки стоит в холодной воде.

Тьма обступала. Что-то колдовское, злое поднималось от земли и воды, выползало из леса и окутывало девушку, диктуя ритуал, который, как ей казалось, принесет облегчение. Она же ведьма – что ж, так тому и быть! Она не просила об этом, она предпочла бы умереть, но не мучиться, и раз все решили за нее, раз обрекли ее на одиночество, – она сама себе поможет и счастье выгрызет у судьбы, украдет, наколдует!

Тьма улыбнулась ее мыслям, зная, что одержала победу, зная, что еще одна душа вот-вот навеки останется с ней.

Сквозь слезы взглянув на луну, Агнешка отступила на шаг и спустила с плеч рубашку. С легким шелестом упала ткань на траву, обнажая девичье тело перед лунной ночью и природой – второй матерью, подарившей жизнь. Молодая ведьма шагнула в воду. Ледяная, остывшая река обняла ее щиколотки, поднялась по голеням к бедрам, под рваный вздох коснулась изнывающего от возбуждения лона, живота, сосков, плеч… Агнешка с головой ушла под воду, а через несколько секунд с шумом вынырнула и всей грудью вдохнула ночной воздух. Глаза ее потемнели, жар не обласканного мужчиной тела лишь усилился, как усилились и жажда, и нестерпимый голод по прикосновениям.