Девушка сжалась, забилась в самый уголок, пытаясь укрыться в полумраке темницы. Залязгали ключи, заскрежетал замок… Ни жива, ни мертва, сидела в темной камере девчонка, прижав коленки к голенькому тельцу, пытаясь согреться, пытаясь прикрыться; проклинала судьбу, проклинала Адриана, обрекшего ее на поругание и мучительную смерть, и проклинала Филиппа. Девушка всхлипнула, размазала по лицу бесконечные слезы — не отпустят ее с миром, даже мечтать глупо.

Маркиз вошел в темницу, неторопливо подошел к девчонке и присел напротив. Он долго, задумчиво смотрел в перепуганные заплаканные глаза пленницы и молчал. Молчала и она, с мольбой, страхом, смятением ища в глазах тюремщика свой приговор.

— Пожалуйста, не делайте этого, — прошептала она, не выдержав мучительной тишины; горячие соленые капли побежали по щекам, плечи затряслись в тихом рыдании.

Адриан и ухом не повел, словно не видел ее метаний, будто не слышал ее мольбы — все так же задумчиво продолжал ее разглядывать.

— Я тебе платье принес, — наконец, заговорил он и протянул небольшой сверток. — Одевайся.

Девушка заревела пуще прежнего — какая разница, в чем умирать? Какая разница, если не одна пара рук уже совсем скоро разорвет это платье в клочья, спеша утолить низменный инстинкт?

— Зовут-то тебя как, гордячка? — усмехнулся Адриан, все больше убеждаясь, что не зря сходил к Филиппу.

— Полина.

— Вот что, Полина, отсюда у тебя два выхода: либо в казарму, либо…

— Либо что? — подняла глаза Полина.

— Либо замуж. За меня. Решай.

— Замуж? Тебе-то я зачем? Да еще и в женах? — удивилась она, утирая слезы.

— А ты думаешь, Филипп тебя на волю отпустил бы? — усмехнулся Адриан. — Пришлось выпрашивать тебя в жены. Ну так что? Пойдешь за меня или гордо отдашься солдатам?

Полина замерла — вот уж не ожидала. А в глазах немой вопрос: а ты-то, голубчик, чем лучше будешь? Солдат своих, Филиппа…

— Их — много, я — один, — словно прочитав сомнения в глазах девчонки, привел весомый довод Адриан. — Соглашайся. Не бойся, не обижу.

Последняя фраза показалась особенно неубедительной, как и этот взгляд, почти теплый и ласковый, с которым он сейчас смотрел на свою добычу — уж слишком хорошо Полина помнила его невозмутимую жесткую хватку, когда он зажимал ей рот и скручивал руки, уводя из родного дома; помнила, как с улыбкой на губах отдавал ее в дар Филиппу, не взирая ни на мольбы ее, ни на слезы. И после всего пережитого она должна ему поверить? Этой протянутой руке, оставившей не один синяк на тонкой ее коже? Этим глазам, слепым к ее слезам? Или этим обманчивым ласковым речам, что притупляют бдительность? Полина вжалась в стенку, недоверчиво изучая молодого мужчину, ждущего ответа, и все пыталась разгадать, какую же пакость на сей раз приготовил он своей пленнице. Не прошло и минуты, а в протянутую ладонь мужчины, чуть колеблясь, легла женская ладошка — другого выхода все равно же нет.

В Абервике уже третий день лил дождь. Несмотря на лето, необычно холодные, промозглые капли барабанили в наглухо запертые окна, загоняя жителей маленькой провинции поближе к кухням и каминам. В просторном зале белоснежного дворца, уютно расположившись на мягких диванах, пережидали непогоду двое.

— Ох, Этьен, не нравится мне твоя затея! — ворчал Милош, разливая по чашкам горячий крепкий кофе. — Рано ты туда собрался, не готов ты еще. А если на Филиппа нарвешься?

— Милош, не бухти. Филипп меня не ждет.

— Он ищет тебя.

— Пусть ищет, счастливых поисков. Он ищет, но не ждет. И уж тем более он не ждет визита графа Анри де Леронда, — Этьен многозначительно поднял указательный палец вверх, словно маска несуществующего графа смогла б укрыть его от бед и королевского ока подобно шапке-невидимке.

— Ты такой же легкомысленный, как и твой отец, — покачал головой Милош, отнюдь не разделяя игривого настроя своего подопечного. — Живешь одним днем и не думаешь, что будет завтра. А если попадешься? Филипп тебя не отпустит. Прибьет, и следов никогда не найдем!

— Если ты опять про любовь отца к моей матери, то смею напомнить, что такая легкомысленность отнюдь не помешала ему быть хорошим правителем. А может, даже наоборот, поспособствовала.

— Любовь к твоей матери обошлась слишком дорого и самому Ренарду, и всей Риантии! И не было б этой зловонной язвы по имени Филипп на теле прекраснейшего Королевства, если б твой отец руководствовался не только своими хотелками!

Этьен замолчал — бесполезный и неприятный разговор напрочь убил неплохое с утра настроение. Был бы это не Милош, за такие слова и схлопотать бы мог. Да вот только прав он, как ни крути.

— Не принимай на свой счет, Этьен, — осекся Милош, поняв, что сказанул лишнего. — Я не имею ничего против тебя или твоей матери, ты мне как сын, и я обещал Ренарду сберечь тебя, но и ты пойми, есть слово «ответственность». И в случае твоего отца, и в твоем случае — это не просто слово. Пойми, сейчас ты единственная надежда на возрождение Риантии, и если Филипп тебя убьет, это будет трагедия для всего Королевства. Риантия погибнет, если тебя не станет. Не смей рисковать и высовываться — желторотик ты еще с Филиппом тягаться.