И ругань солдат "доннер веттер!".

– Анна! Но это неправда, - воскликнула Кити.
– Я прекрасно знаю, что ты не хочешь ждать, ты просто не умеешь ждать. Никаких "шпетер". Я помню твои слова, - продолжала Кити и, как по написанному, произнесла: "Сегодня утром я заметила, что Петер смотрит на меня как-то по-другому".

– Да, да, по-другому. Я не смогла тебе объяснить, как по-другому. Чувствует ли он то, что чувствую я?

Мы все поняли, что этим странным, близким и одновременно незнакомым подругам надо поговорить о чем-то очень важном, своем. И мы отступили в тень. Но все равно оказались свидетелями исповеди. Я заметил, какой интерес вызвала эта исповедь у Пьеро и Арлекина:

– "Каждое утро я выхожу дышать свежим воздухом на чердак. Остальные окна закрыты. Ставни не пропускают свет", - произнесла Кити так, словно читала эти слова.

И Анна подхватила начатое подругой:

– "Здесь занимается Петер. И виден кусок неба и голые ветки каштана. Мы сидели с Петером на кушетке. Он все больше и больше притягивал меня к себе, пока моя голова не склонилась на его плечо..."

Анна умолкла, словно ей надо было перевести дыхание. Тогда ее рассказ продолжила Кити - она читала мысли подруги:

– "В половине десятого я встала, подошла к окну, где мы всегда прощаемся. Я все еще дрожала, я была той, другой Анной".

– "Он подошел ко мне, - Анна исповедовалась перед своей подругой. Он подошел ко мне, я обхватила его шею руками и поцеловала его в левую щеку. Но когда я хотела поцеловать его в правую..."

Анна замерла. Ее лицо залилось краской. Она не могла говорить, но за нее ее слова произнесла Кити:

– "Мои губы встретились с его губами. В смятении мы прижались губами еще раз и еще, без конца..."

Я посмотрел на своих спутников и сделал странное открытие: маски на их лицах стали прозрачными и я увидел два встревоженных мальчишеских лица. Брови подняты, рты полуоткрыты. Мальчики настороженно слушали разговор подруг, боясь пропустить слово. Это было не любопытство, а открытие чего-то нового, неведомого. И я догадался, что их сердца бьются учащенно, что они забыли, в каком времени находятся, какую роль играют. Маски ожили.

И тут Анна неожиданно подошла к Пьеро и долго разглядывала его, словно под этой, печальной маской скрывался не чужой мальчик, а ее Петер.

– Ты слышал легенду про французскую девушку Маргариту? Она очень любила одного юношу, но видеться с ним могла только когда цвел миндаль такое было поверье. Маргарита стала молиться, и ее молитвы дошли до неба миндаль начал цвести каждый месяц...

Анна вдруг сделала паузу и подошла к Арлекину. Может быть, он больше походил на Петера.

– Нет, ты представляешь: зима, кругом снег и вдруг - цветущее дерево миндаля. Все думают, что на ветках лежит снег, а это цветы!

Арлекин стоял не дыша, словно каждое слово относилось к нему, но Анна отошла от него и снова вернулась к Кити.

– А я бы молилась, чтобы миндаль цвел каждый день, - горячо сказала она, - чтобы он не переставал цвести!

И тут в слуховом окне все увидели заснеженную ветку каштана, и всем показалось, что это зацвел миндаль - зимой, белыми цветами.

И сразу стены убежища раздвинулись, крыша раскрылась, как переплет книги, и космические миры резко приблизились к темной маленькой мансарде. А может быть, само убежище взлетело ввысь, и там внизу, у подножья Восточной башни, бессильно метались потерявшие всякий смысл фашисты?

Анна молча прошлась по комнате и остановилась подле меня. В тусклом свете ее глаза казались больше обычного, в них мерцал отблеск снега. И в этот момент лицо ее показалось мне до странности знакомым. Я знал ее раньше, только не помню, когда и где? А она стояла передо мной и, вероятно, тоже силилась вспомнить, кто я. И вспомнила! И в первый раз обратилась ко мне:

– Здравствуй! Как ты нашел меня?

– Мне помог сухой лист каштана.

– Он похож на перо жар-птицы, оброненное на снег. Правда?

– Он и мне показался пером.

– Хорошо, что ты пришел. Ко мне сюда редко приходят люди с воли. Хотя там, за стенами дома, тоже нет воли.

Я не знал, за кого она меня принимает, но разговаривала со мной Анна на равных, как будто я был ее сверстником. И мы оба из одного общего детства.

– Может быть, воли здесь, в убежище, больше, чем там, - сказал я. Здесь мы свободно говорим, о чем хотим, а там...

– Я тоже так думаю. Только воля здесь тяжелая. И у нее нет ни начала, ни конца.