Намагничена кровать?

Головы не оторвать.

Я испытываю муку,

Поднимая просто руку.

Я зову - но я забыта.

Я живу - но я убита.

Я жива и не жива,

Сквозь меня растет трава...

Кто это? Мои спутники переглянулись. И в это время послышались удары колокола. Он звучал неторопливо и печально, словно жаловался на свою судьбу:

Я очень старый колокол.

Меня тащили волоком.

И падал я, как гром.

Бом! Бом! Бом!

Я - часть тревожной повести,

Я - голос вашей совести.

Стал городу гербом.

Бом! Бом! Бом!

Мы слушали звон колокола Хиросимы, и нам казалось, что это вечная тень обрела голос и зовет своего хозяина. Бом! Бом! Бом! Я посмотрел на кровинку, горящую у меня на ладони, и подумал: может, это японская девочка Сасаки Садако подает сигнал тревоги?

А может быть, колокол предупреждает людей об опасности. Так в далекие времена звонили больные проказой, чтобы никто не приближался к ним, к заразным. Бом! Бом! Бом!

Теперь людей предупреждала Хиросима.

Хиросима, Хиросима

Поезда проходят мимо.

Корабли плывут с опаской

Город залит черной краской.

Из семейного альбома

Смотрит атомная бомба

Человеческим лицом

Со страдальческим венцом.

Крошка-атом стал солдатом,

Каждый с крошкой-автоматом.

Каждый крошечный убийца

Вашим детям смотрит в лица.

Хиросима, Хиросима

Эта боль невыносима.

Но сегодняшнему детству

Все досталось по наследству.

А я вел своих юных спутников по этому страшному месту, где война кончилась и продолжалась, просто смерть надела шапку-невидимку. Вел их, как когда-то Вергилий вел Данте по всем девяти кругам ада. Но мои дорогие Пьеро и Арлекин еще до конца не понимали всей сути происходящего, хотя тень без человека обескуражила их.

– Вам не страшно?
– спросил я своих спутников.

– Когда на лице маска, не так страшно. Все-таки Театр, - буркнул Пьеро.

Удары колокола медленно плыли над городом, как черные птицы, на тяжелых крыльях. Колокол предупреждал людей.

И вдруг я оглянулся и вздрогнул: вместо масок на лицах моих спутников появились противогазы - уродливые резиновые маски войны, с глазницами, круглыми, как маленькие иллюминаторы. Только на безжизненной резине были грубо начертаны рот с опущенными уголками и улыбка, похожая на гримасу.

От моих спутников повеяло каким-то отчуждением.

И вот тогда в нашей мистерии появилась Сасаки Садако.

Мой Театр! Кто я в нем? Автор? Режиссер? Художник? Артист? Или все в одном лице? Автор напишет пьесу - и свободен! Режиссер поставит спектакль и уйдет за кулисы. Художник размалюет свои огромные холсты и примется за новые. Актер наденет маску и на несколько часов станет действующим лицом. Только на несколько часов!

А я? Я вечно пишу свою пьесу, вечно рисую к ней декорации, ставлю спектакль и никогда не ухожу со сцены своего театра. И не уйду до тех пор, пока со скрежетом и скрипом не опустится железный занавес... Раз и навсегда.

Но железный занавес не опущен - жизнь продолжается, в Театре идет спектакль. На сцене - Сасаки Садако, девочка, которую догнала война и приговорила к смерти. Ведь война всегда приговаривает к смерти. Война сама есть смерть. Сасаки вступает на сцену медленно и бесшумно. Она в белом платье. В белых носочках. В руке веточка цветущей сакуры. Колокол звучит в такт ее шагам все тише - Бом! Бом! Бом! И замирает. И Тень вечная Тень - исчезает, так и не дождавшись своего хозяина.

– Кто вы?
– спрашивает Сасаки.
– Вы похожи на войну.

– Мы?!
– в один голос восклицают Пьеро и Арлекин и тут только обнаруживают, что на их лицах вместо театральных масок - противогазные, резиновые маски.

– Не обращай внимания!
– говорит Арлекин.
– Войны давно нет. Все в порядке.

– Война есть, - отвечает девочка, - во мне всегда есть война. Она в моей крови. Радиация.

– Хочешь, мы дадим тебе нашу кровь, - предлагает Пьеро.
– Сколько хочешь! Нам не жалко!

– Не поможет мне ваша кровь. Вам лучше держаться подальше.

– Мы не боимся!
– за двоих отвечает Арлекин.

Ах, мои милые спутники, они ничего не боятся - не научились бояться. У них нет опыта страха. Они могут бояться всяких пустяков, а серьезного не боятся. Я когда-то сам был на войне бесстрашным, но только первые дни, до первой крови.

Сасаки устало опускается на циновку и забывается. Вернее, она из одного мира переходит в другой. В этом ее другом мире все неодушевленное оживает и обретает дар речи. Маленькое изображение Будды смотрит на девочку узкими глазами и говорит: