— Матушка, милая ты моя, сейчас все узнаем. — Семен одернул с плеч внапашку надетый пиджак и, размахивая им, побежал по борозде. Но у бани остановился, в бочонке с водой ополоснул руки, примочил на затылке волосы. Мать подошла, уже догадываясь о чем-то, про себя улыбаясь, но Семен перехватил ее настроение.

— Глаза-то большие, говоришь?

— Нешто я говорила?

— И звать — не знаешь?

— И звать — не знаю.

Мать вспомнила чернявую, цыганского обличья, приехавшую девушку, в которой все дышало свежестью, радостью молодой жизни, и рассмеялась:

— Да ведь, кажись, Варварой звать-то.

— Ну, мать, убила. — Семен сел на лавочку у стены бани и, хлопнув себя по коленям, схватился за голову: — Пиши, срезан под корень. — Он взял руки матери, рассыпал у ней картошку и, спрятав в них свое лицо, радостно всхлипнул.

— Вот и тот был чисто такой же выходки.

— Ой, не то, мать. Не то. Не то. Ты иди давай. А я сейчас. Надо же как.

— Вот и иди, все рассыпал у меня. — Мать наклонилась и стала в темной траве собирать картошку, а Семен, вспомнив, что одет прилично, отряхнул от пыли брюки, увядшим и мягким лопухом вытер сапоги, но воротник рубахи не застегнул и с удовольствием сознавал, что идет не с гулянья. «Вот то-то и есть, знай работай, а награда тебя найдет», — согласился Семен с беспокоившими его мыслями и бодро вошел во двор.

Во дворе привязанные к телегам стояли чужие кони. Потные и не поенные сгоряча после дороги, они, увидев человека, проходящего мимо колодца, забеспокоились, за-переступали и натянули поводья. Тот, что стоял ближе всех, подал голос, и Семен узнал в нем Мареева Рыжка. Рыжко показался Семену высоким и длинным, видимо, вытянулся, заматерел и набрал силу на щедрых летних кормах. Семен обрадовался знакомой лошади, как радовался всему, что видел вокруг себя, и не спешил подниматься в дом, желая понять минуты радостного волнения.

Когда вошел в избу, мать уже засветила лампу и задергивала шторки, расправляя их по эту сторону цветочных горшков, теснившихся на подоконниках.

Марей сидел у стола и, вынимая из мешка дорожный харч, близоруко разглядывал его, клал на угол стола. Варвара умывалась за ситцевой занавеской у дверей, гремела умывальником и густо надушила хорошим мылом на всю избу. Мягкий приятный запах напомнил Семену о счастливых встречах, о чем-то забытом и вдруг подступившем к самому сердцу.

Марей вертел перед глазами кусмень сала и вдруг, подняв веки, увидел Семена, все бросил на лавку, поднялся, раскинув навстречу свои короткие руки.

— А-а, Семен — семь имен, здравствуй, голуба. Здравствуй. А вот и я: как посулился, так и явился. Ах, едрит твою кочерыжку. Небось и не ждал столь дорогого гостя? Да ведь я как воробей: там полетал, тут поклевал, там посидел, а тут поплевал. И живой. Да я что. Ты лучше погляди, кого я тебе привез. Чтобы с места не сойти, Семаха, еду и всю дорогу толкую ей: просватаю я тебя, Варька. Есть, говорю, у меня на примете суженый, что попросит, то и дашь. Ей-бо. Да вот спроси сам, — он кивнул головой мимо Семена, и тот, обернувшись, увидел Варвару. Она, взволнованная и смущенная, хотела быть смелой и строгой, но вдруг опустила глаза, под тонкой и смуглой кожей лица ее проступил густой румянец, а через затененные ресницы глаза просияли совсем откровенно.

— Вот и опять увидание у нас, — сказала она, не сдержав радости. — Как это говорят, гора от горы, а человек к человеку. — Она нарочно испортила хорошо известную ей пословицу и улыбнулась милой сдержанной улыбкой.

— Я, бывает, выйду на Туринскую дорогу, так и вспомню: весна, грязь, слякоть. — И, переполненный счастьем, вдруг обратился к Марею, приглашая его к общей радости: — Твоего Рыжка вспоминаю, Мареюшко. Он у тебя совсем выгулялся. Да и время летит. Вот уж и осень. А то весна была. Вспоминаю, и все ехал бы и ехал, будто звездочка посветила.

Семен торопился и путался в мыслях, потому что не мог связно высказать того, что волновало и радовало. «Ты-то понимаешь ли меня? — спрашивал он глазами Варю. — Праздник ты у меня. Теперь уж я верю, что есть у меня судьба. Но на то она и весна».

— Так, да? — вдруг настойчиво спросил он Варю, сознавая, что она не могла не понять его живых горячих мыслей, но Варвара, приняв предложенную им игру, только на миг опустила свои черные длинные ресницы и тут же вскинула их на Марея, с вызовом сказала:

— Мареюшко, миленький, что ты тут раскошелился со своей съедобой. Пожевать-то нам, думаю, что-нибудь дадут в этом доме. Только вот хозяин-то у нас сентябрем смотрит, какой-то вроде потерянный.

— То и есть потерянный, — рассмеялась с кухни мать и, выглянув в дверь, приказала: — Приглашай за стол, Сеня. Что ж так-то. Будьте при местечке, гости дорогие. А ты, Сеня, открой грибков — отведаем. Усолели, поди. Да вот на-ко, орехами попотчуй. — Мать подала Семену блюдо кедровых орехов. Он поставил его на стол и со всех ног пустился в погреб за солеными грибами.