— Может, все-таки вернемся? — спросил Семен.

— Ни за что.

Он обнял ее и привлек к себе — теперь близко он видел ее мокрые волосы, мокрые брови, залитые дождем улыбающиеся губы и глаза, слышал на лице своем ее горячее торопливое дыхание. Да и сама она вся дышала лихим доверием и той открытой встречной решимостью, что у Семена захватило сердце. Он вдруг всей своей любовью почувствовал к ней не только нежную признательность, но и жалость и заботу.

— Так нельзя, — шептал он. — Разве так можно. Варя, милая. Ты вся мокрая.

Он снял пиджак свой, накрыл ее с головою, схватил за руку и потянул в гору. Поднимались они бегом, без дороги, смеясь и оступаясь, и оба знали, что живут порывом одной нераздельной радости и безотчетной воли.

Наверху ветер опять налетал на них, крупный и скорый дождь снова принялся сечь их со всех сторон, так что, когда они добежали до огородовской кузницы, на них не осталось сухой нитки.

Внутри было тепло. Уютно пахло старым железом, остывшим горном и пряной кислотой древесного угля. Плотно затворив за собою дверь, они, мокрые, совсем близкие и доступные друг другу, обнялись, согреваясь общим теплом и одним дыханием.

Через день, с поздним рассветом, Марей и Варвара тронулись в обратную дорогу. Семен провожал их до хутора Малый Исток, откуда в ясную погоду хорошо видна колокольня Туринской церкви.

Утро было чистое, свежее, с высоким холодным небом. От дальнего горизонта наплывал непроглядный, до синевы, туман, и красное встающее солнце словно вытаяло из него, стало на глазах подниматься, но, большое и яркое, затопившее землю светом, почти не грело, и не было теней.

— Солнышко-то в рукавичках, — крепким утренним голосом крикнул с передней телеги Марей и махнул кнутиком на восток. Но ни Семен, ни Варвара не поняли его слов. Им было не до того.

Дорога до Малого Истока была отсыпана крупным речным песком и, прибитая ночным дождем, так набрякла и улеглась, что ни от колес, ни от копыт лошадей на ней почти не оставалось следов. Шагать по ней было легко, и Семен с Варварой бесконечно переглядывались, спрашивая друг друга одними глазами: «Хорошо тебе? Ведь это для нас все? Для тебя. И чистая промытая дорога, и тугой надежный стук колес, и встречное солнце без теней, и заречные дали в голубом мареве, и голый шиповник вдоль дороги весь в огне от крупных красных ягод, подсохших и будто покрытых лаком. Славно кругом. Славно. Оттого все и названо миром божьим. Хорошо тебе?»

— Гляньте-ка, гляньте, — закричал Марей и, остановив лошадь, соскочил с телеги, горько вздохнул: — И-эх, ястри тебя, опять улетают.

Где-то невдалеке, с поемных заводей, видимо, только-только поднялась небольшая журавлиная стая и, несясь низко над полями, пересекала дорогу. Вожак, крупная, тяжелая птица, неуклонно тянул на полдень и широкими взмахами вольных, упругих крыльев забирал все вверх и вверх. Задние, казалось, не поспевали за ним, махали часто, с натугой, не сразу находили в строю свой встречный поток, однако в полном и согласном безмолвии, уверенно поднимая, выравнивали косяк. И, только отдалившись от земли на круговой обзор, бросили с высоты свои прощальные всхлипы.

— И вот так, ребятки, кажинную осень, — грустно покачал головой Марей. — Годик опять отмеряли нам, грешным. Птица, а будто от сердца рвут. Плачут, и тебе зареветь впору: шутка ли, хоть им, хоть нам, дожить до весны. М-да, далеко кулику до петрова дни.

Марей сел в телегу, тихий и присмиревший, тронул лошадь. Семен в эту минуту не понимал Марея и жалел его жалостью счастливого человека, которому улыбалось утро, солнце, небо и улетающие птицы сулили только счастье, и ему не надо было ждать весны, когда в душе его все было поднято, все жило и цвело. Семен поглядел на Варю и в лице ее увидел то же радостное ожидание, то же светлое и веселое согласие.

— Марей вон до весны замахнулся, — с улыбкой сказал Семен, — а мне пошли бог до покрова дожить. А верное знатье, не доживу. Схвачусь и прилечу к тебе раньше, ей-бо.

— Уж ты прямо. Давай, Сеня, как у всех, по порядку, в свадебную пору. Да и отца с матерью надо приготовить. А то ведь, я знаю, нагрянешь, как гром с ясного неба. Здрасте, я вам зять.

— Нет, ты мне скажи, почему я перед тобой такой послушный?

— Ты б лучше об другом спросил: почему я с тобой такая сговорчивая? Ну отчего, спроси? — она сказала шутливым тоном, но он, прерванный ею на важных мыслях, отозвался с серьезной и глубокой правдивостью:

— Я думал о тебе.

Варе нравилась игра вопросов, и она продолжала ее:

— А почему не спросишь ни разу, что со мной-то. Спроси. Может, я и сама удивлюсь.

— Мне достаточно, что я люблю тебя. А в самом деле, — вдруг оживился Семен, но взятого серьезного тона не оставил. — А ведь и в самом деле, не спрашивал. Сказать почему? Боюсь.

— Как же это? — изумилась Варя.

— Да ведь ты и сама можешь не знать. Разве мы не увлекаемся. А я — говорить откровенно — живу сейчас своим счастьем и ничего не хочу знать. А то еще… Да мало ли бывает, разлетишься вдруг на радостях-то, а тебя возьмут да и пришибут влет. Вот и боюсь, вроде ночью на незнакомой дороге.