Случались дни — он газеты не брал в руки. Теперь его радостью на целую неделю могла стать удачно купленная у левака машина навозу. Можно сказать, из ничего (купил старую, обреченную на снос хату) построил он свою дачу — удобный домик с мансардой, по литовскому проекту. С газом. С душем. Соседи приспосабливали под душ железные бочки. А Дробышу знакомый механик где-то через третьи руки достал и помог взгромоздить какую-то фантастическую железяку, вроде летающей тарелки…

Минул год, второй, третий, и жена уже хвасталась, что с дачи она запасает и картошку, и свеклу, и огурцы, и помидоры соленые и закатанные в банки. Не говоря уже про варенье и всякие там компоты.

Все это, не упустив времени, надо было собрать, засолить, замочить, замариновать. Чтоб следующим летом начать все сызнова.

Думалось когда-то, в самом начале, что дача станет местом, где на вольном воздухе, в добром соседстве с птицами и солнцем можно будет дать разумное занятие телу и отдых усталым нервам. Думалось, и старых друзей можно будет собирать под сенью любовно ухоженного сада. Не так уж много их и осталось, с кем вместе и порох нюхали, и партизанской доли хлебнули.

На деле же получилось, что ни сам Дробыш, ни жена, приезжая на дачу, целыми днями спины не разгибали. Не то чтоб птиц послушать — на солнце некогда взглянуть было. До леса не более километра, а они за несколько лет и не собрались сходить в тот лес. Все копали, все терзали эти свои несчастные сотки.

Потом Дробыш затеял строить кирпичный подпол на веранде. Соседи приходили за опытом.

А зимой в том же году, когда снегом замело и завалило все тропы и дороги, какие-то хулиганы испоганили в Подгорье целую улицу. Испоганили дачу и у Дробыша. Ничего не взяли, ничего не унесли — переколотили и переломали все, что можно было ломать и колотить.

Дробыш не появлялся на даче до самой весны — не мог заставить себя. Так стало ему там все постыло. Будто в душу наплевали.

А весной вдруг на всех столбах расклеили строгие бумажки: выпалывать на участках сорняки, не оставлять ни единого цветка, ни одуванчика.

Дробыш прочел такое объявление и пошел к жене — она уже усердствовала наперегонки с тещей их соседа по даче.

— Какой это идиот расклеивает?

— Почему идиот? — набросилась на Дробыша соседка. — Я с Зоей Амосовной еще прошлый год ссорилась. С вашей межи разлетается эта пакость.

— Да чем же они мешают вам? В городе же, на тротуаре, не цветут одуванчики? А тут весна. Красиво!

— Мне красиво, когда я картошку на зиму запасу да огурцов насолю. А такой красоты мне не надо!

— Теперь, Алексей Михайлович, даже поэты выпалывают в своих стихах все эти одуванчики да ромашки, — здороваясь с Дробышем, дипломатично поддержал тещу сосед — доцент-филолог. Сам он здесь никогда не копал и не сеял, только приезжал дышать дачным воздухом.

— И вы думаете, что эти ваши поэты намного умнее, чем вот они? — Дробыш кивнул в сторону собственной жены и доцентовой тещи (та уже сражалась на меже с другим соседом). Взяли бы да выехали на овсяное совхозное поле. Пусть бы налегли на чертополох и сурепку, что весь тот овес заглушила…

Не желая больше толочь воду в ступе, Дробыш не очень вежливо повернулся и пошел в сарайчик.

…Как раз в то время, когда цвели одуванчики и с утра до вечера звенели неутомимые жаворонки, и случилось с Дробышем то самое, о чем все соседи в один голос сказали: «Рехнулся человек…»

Первой это произнесла жена.

И ей, и соседям муж сказал, что продает дачу.

…Дробыш торопился на электричку: пошел дождь, а он был без плаща. И чтоб не лилось за воротник, надел на голову целлофановый мешочек и прижал им воротник. А брюки, чтоб не заляпать грязью, подвернул. Его обогнали две молодые женщины, и одна из них оглянулась и громко рассмеялась:

— Какими пугалами мы на этих дачах сделались!

Сама-то она не была похожа на пугало, и смех звучал весело, безобидно. Дробыш не обиделся. Смех этот напомнил ему что-то забытое, кого-то из далекого далека. Если б она еще раз оглянулась… Но нет, не оглянулась. Послышался шум электрички, и женщины припустились бегом. Удивительно, только перехватила она из одной руки в другую сумку, как этот жест, будто молнией, озарил: Маша!

Вот на кого была похожа эта женщина, которая назвала его пугалом!

Он вспомнил: приехал тогда в Алупку после обеда, слез с автобуса, догнал ее, и они вместе дошли до его корпуса. Это была их первая встреча. Назавтра его вызвали на прием к врачу, и они опять встретились. Когда он приехал через год, они вместе объездили весь Крым. Той же осенью она погибла в автомобильной катастрофе. И вот сегодня — через столько лет — эта молодая женщина… Лил, будто нанялся, унылый дождь. Дробыш вымок до нитки и продрог… А где-то там, наверно, светило солнце и море плескало на берег теплой волной.