— Облака?

— Да, и это очень даже приятно, — подтвердил Пинг. — Ведь облака состоят из воды, распыленной в атмосфере..

— …и очень чистой воды, — добавил Понг. — Поскольку она еще не заражена земной грязью.

— А вы сами-то пили ее когда-нибудь, эту облачную воду?

Оба монаха нерешительно помолчали. Потом спросили хором:

— А вы когда-нибудь пробовали дождевую воду?

— Дождевую? Да, когда была маленькой.

— И, как видите, не умерли! — воскликнул Инь Янь. — Так вот, облачная вода — это то же самое.

— И последний совет: никогда не приближайтесь к грозовому облаку, — провозгласил Отец-настоятель самым что ни на есть серьезным тоном. — Внутри могут оказаться глыбы льда, которые вращаются с сумасшедшей скоростью, как в гигантской стиральной машине. Они пробивают дыры в фюзеляжах самолетов, так что представьте себе, во что они способны превратить человеческое тело. Вы мгновенно погибнете. По мощности такое облако эквивалентно двум атомным бомбам. Избегайте их. Не переоценивайте свои силы. Особенно при такой встрече. Видите ли, в Тибете существует куча всяких философских учений, касающихся всего на свете, но даже там никто не знает, как укрощать облака. А жаль!

— Но как мне распознать такое облако?

— Это нетрудно… — ответил Пинг.

— …оно похоже на поварской колпак, — добавил Понг.

— Или на большой кочан цветной капусты, если вы ближе знакомы с овощами, чем с поварскими колпаками! — счел необходимым уточнить Отец-настоятель.

Провиденс улыбнулась и демонстративно посмотрела на часы, намекая монахам, что ей пора.

— Спасибо вам за теплый прием и за все, что вы для меня сделали. Я никогда не забуду эту прекрасную встречу.

И она нежно погладила Отца-настоятеля по плечу.

— О, мы тоже много чего от вас узнали — и о вас, и о мире, — сказал он в ответ. — Вы всегда торопились, и это было вашей ошибкой. Что ж, errare humanum est [6] . Именно поэтому у карандашей на заднем конце есть ластик. Внешний мир слишком торопится, ему некогда остановиться и полюбоваться прекрасными вещами, оценить красоту солнечных закатов и любовь, сияющую в глазах всех его детей. Мир — это младенец, который желает летать прежде, чем научится ходить. Я не вас имею в виду, — просто очень уж быстро все идет. Интернет и прочее. Информация едва успевает поступить к нам, и глядь, она уже стала прошлым. Она умирает еще до рождения. А здесь, у нас, умеют наслаждаться красотой. Здесь не учатся водить истребители до того, как научатся возить обыкновенную тачку.

Теперь Провиденс знала, откуда у Мэтра Юэ эта склонность к метафорам.

— Сегодня около полудня, — продолжал монах, — вы поехали к Мэтру Юэ на станцию «Барбес», что на севере Парижа, а затем прибыли сюда. Сколько времени вы потеряли в общественном транспорте! И сколько провели здесь, в медитации и обучении полету! И ни разу не задумались над этим. Ваше сердце терзает боль, ваша дочь умирает, и мысли ваши заняты только одним — поехать за ней и спасти; тем не менее вы провели часть этого знаменательного дня с нами. Я пытался вам внушить, что время нужно заслужить. Что нужно предоставить времени достаточно времени, как гениально поет Дидье Барбе-ливьен. Или это пел Хулио Иглесиас? Не помню точно.

Провиденс вздрогнула. Значит, тибетские монахи и впрямь знают Хулио Иглесиаса?

— Раз уж вы о нем заговорили, я хочу вас спросить. Только что в спортзале, когда я ждала мэтра Чу, мне послышалась песня «Бедняга» на китайском. Я не ошибаюсь?

— О, у вас весьма тонкий слух, моя милая. Наш Мэтр-54 (вообще-то 55, но мы сократили его на размер, чтобы не путать со мной) занимается музыкальной программой монастыря. Он у нас что-то вроде диджея, типа Лорана Гарнье, но с более каноническими вкусами…

— С более каноническими?

— Да, можно сказать, что Хулио Иглесиас — самый азиатский из всех ваших европейских певцов. Он в полной мере проникся нашим способом мышления и пропагандирует правила, которым мы следуем ежедневно. Я думаю, что для каждого трудного момента в жизни мужчины или женщины найдется какая-нибудь песня Хулио Иглесиаса. Мало того что этот идальго выглядит загорелым в любое время года, в его песнях всегда можно найти ответ на любые вопросы, а слова отличаются поразительной точностью. Взять хотя бы названия — «Мир сошел с ума», «Мир прекрасен», «Всегда кто-то проигрывает», «Я забыл, как жить…». Сам Конфуций не мог бы выразить это лучше, чем Хулио. Он — провидец, так же как Жюль Верн и Юлий Цезарь. Приходится верить, что все Хулио, Жюли и Юлии — провидцы.

Провиденс не верила своим ушам. Как это ее угораздило попасть к этим внеземным существам, возводившим храм своей жизненной философии на душещипательных песенках эстрадного шансонье совсем другой эпохи?!

— Знаете, как звучит наш девиз? — продолжал монах. — «Когда мы не вяжем одежду с запахом сыра, мы слушаем нашего Хулио, живого кумира!»

— Да, я уже сумела оценить ваше пристрастие к остроумным изречениям. Например: «Здесь не учатся водить истребители, пока не научатся возить обыкновенную тачку». Ну и другие в том же духе.