Азиру в её горестный период забыли все, кроме, как ни странно, Гелии и Рудольфа. Но и Рудольф не жалел Азиру ни словом, ни взглядом, когда её привела в кабинет к Тон-Ату бабушка. Рудольф вёл себя так, будто и не знал Азиру. Он сидел в кабинете Тон-Ата в клинике, демонстрируя своё безразличие. Дескать, он всего лишь Гелию сопровождает. А Гелия сострадательная душа, драгоценное создание, которой он отказать ни в чём не может. Вот, даже в психушку пришёл. Очень ему не хотелось, но Гелия, хрупкая и нежная, взвалила на себя ответственность за чужую беду. Он не умел лицемерить и был внутренне напряжён, вот что увидела Нэя. Он же не видел Нэю и понятия не имел, что она рядом. За его спиной была приотворена дверь.

Будто бы душа отделилась от тела, едва Нэя узрела его бритый затылок, широкие плечи и услышала голос, не способный ни к какому раскаянию. Боясь, что он обернётся, Нэя прикрыла дверь, оставив щель, в которую всё слышала, а видеть его уже не хотелось. Она лежала на маленькой кушетке в соседней комнатке, боясь, что стук сердца услышат люди в кабинете, громко и запальчиво говорящие. Тон-Ат и Рудольф. О чём-то шелестела Гелия, как всегда бесстрастная, но её не слушали. Голос Рудольфа пребывал в незримой схватке с презирающим его голосом Тон-Ата.

Рудольф не любил Азиру. Никогда. Это было сейчас главным для Нэи. Он не любит и Гелию, как она почувствовала. Он любит только её, Нэю, так хотелось ей думать. Она как была, так и осталась инфантильной девушкой, спрятанной от настоящего взросления в настоящей жизни бабушкой и Тон-Атом.

«Я выйду», — думала она, — «он обнимет меня», — но знала, что не выйдет. Он будто ощущал её присутствие, не зная, что она рядом, не зная, что она жена доктора. Он нагло пытал Тон-Ата о его жене, отчего-то интересующей его. Тон-Ат отбивал его атаки холодно и сдержанно.

Когда Рудольф с Гелией ушли, бабушка подошла к Нэе, стоящей у окна и следящей за тем, как Рудольф бережно сажал Гелию в машину. Он защемил дверцей свой палец и злобно пнул дверцу ногой в ботинке, оставив там вмятину, ругаясь. Гелия испуганно высунула голову, открыв злосчастную дверцу. Но он, будто Гелия была ребёнком, засунул её обратно внутрь машины, без уважения к ней, но всё с тою же бережливостью. Вытеснить Гелию из его жизни не сумел бы никто, — с душераздирающей очевидностью поняла Нэя. Но комедия с дверцей на этом не закончилась. Она защемила полу его плаща, длинного и какого-то металлического по виду, и он дёрнул его с такой силой и лютой ненавистью к неодушевлённому плащу, что с треском разодрал его по краю, и только тогда сел в машину, выместив на плаще свой гнев, вызванный Тон-Атом. Тон-Ат отчего-то возвёл его в степень гнева, требующего что-то порушить вокруг. Но вокруг ничего подходящего не было, и пострадала вначале машина, затем плащ.

Они уехали. Тон-Ат, как всегда доброжелательный, спокойный ушёл к больным. Бабушка обняла Нэю за талию, ласково прижавшись носом и губами к её волосам.

— Хочешь, устрою ваше с ним свидание? Это сводничество, и это грех, но ради тебя. Тебе сразу станет легче. Ты поймёшь, что ничего не потеряла. Даже одного свидания тебе хватит надолго. Ну?

— Если я опять провалюсь в эту яму безрассудства, а там опять тот неумолимый капкан, какой принято называть любовью? Будет только хуже.

— Нет. Будет легче. Даже одним свиданием ты сотрёшь ту муку, что оставила в тебе Азира. Ты поймёшь, наконец, что он не любил эту девку никогда.

— Бабушка, твой план — безумие!

— Но и терпеть, сдерживать свою страсть невозможно без последствий. Дашь ей выход. Облегчи тело и душу. Если ты сумеешь передать ему хоть часть своей муки, тебе станет легче. Ведь страсть это мука, от которой и надо избавляться, как от боли.

— Если нет, то и не будет никакой муки…

— Тогда он не любит тебя. Ты сразу всё поймёшь и забудешь его быстро. Если любит, то мука будет поделена поровну, тебе будет легче по любому.

— Тон-Ат всё поймёт.

— Пусть. Он поймёт так же, что я права. — Бабушка была способна на многое, что было выше понимания Нэи. Через несколько недель, когда Тон-Ат опять взял Нэю в Паралею, где оставил её с бабушкой, а сам удалился по своим неведомым делам, бабушка привезла Нэю в опустевшее здание клиники. Сам стационар из-за дорогой аренды, как объяснила бабушка, куда-то перевели в другое место. Но возможно, это был один из приёмов Тон-Ата менять место своей столичной работы как можно чаще. Иногда он и вообще прекращал всякую лечебную практику, надолго уходя в свои исследования и прочую непонятную Нэе деятельность, живя где-то и ещё, редко появляясь в просторном доме, расположенном среди бескрайних плантаций. Выпроводив нанятых уборщиков, бабушка сама застелила постель в маленькой комнатке. У Нэи дрожала каждая клеточка её эпителия, каждый атом её существа искривлял свою траекторию, или что там у них, у атомов было. Но если бы она взглянула на себя в зеркало, то не удивилась бы тому, что вся она дрожит, как отражение в потревоженной глади озера. Она рассыпалась, но бабушка не хотела давать ей успокоительное средство, сказав, что оно притупит остроту любви.

И Рудольф приехал. Нэя вошла к нему в тёмную комнату, напитанная грехом, позорной страстью. Скользнув, села к нему на колени, обняв, пропав как гордое и мыслящее существо. И он с жадностью схватил, даже не поняв, кто к нему прильнул. Ему было неважно в данный момент, он томился своей безадресной мужской потребностью, утратив свою киску для утех Азиру. Где и как бабушка отловила его, осталось для Нэи загадкой. Вглядевшись и всю её ощупав, он узнал её, с радостью прижал к себе, сдавил, покусывая в шею и уши…