– Надежда, - окликнули меня, когда я почти полностью погрузилась в большой чистый автобус.
– Подождите...

Мишин, сидевший на первом ряду посмотрел на меня неодобрительно, всем своим видом обещая ещё разобраться. Я вернула тело улице и с удовольствием констатировала присутствие Чаплинского, который, кажется, был готов разделить с нами скорбный поход.

– Вы с нами?
– спросила я.

– Я не знал вашу коллегу, но подвезти могу. И что вы делаете вечером?

– Не знали? Странно... Вы же сами говорили... И она... Подождите.., пробормотала я и, всунув голову в автобус, крикнула зычно, по - пионерски.
– Татьяна Ивановна, можно вас на минутку? Тут товарищ...

А товарищ, как говорится, спал с лица, резко повернулся на каблуках и бросился в сторону парадного крыльца.

– А как же подвезти?
– крикнула я в спину вражескому шпиону.
– Куда это вы? Извините, Татьяна Ивановна, тут был Чаплинский, я думала, вы знакомы. Были знакомы, хотела тут...

Татьяна Ивановна взяла меня за локоть. Тот самый, многострадальный, и по вновь сформированной традиции больно сжала что есть сил.

– Больно, - сообщила ей я.
– Больно же.
– Татьяна Ивановна никак не реагировала, только смотрела немигающим взглядом куда-то вглубь своих воспоминаний, и все белела и белела лицом. А потом стала тихонько закатывать глаза. Мишин вскочил с сиденья и рыцарским жестом подхватил падающую женщину, мне же он сказал:

– Если умрет и это, пеняйте на себя. Пощады не будет.

– Никто не виноват, - прошептала Татьяна Ивановна, решившая, что её обморок не должен быть долгим и глубоким.
– Не надо никого наказывать...

Вот сколько благородства скопилось на одной единственной автобусной площадке. Оставалось прослезиться, хотя эту жидкость стоило и поберечь для более решительного применения.

Судьба любит разгуливать вокруг личности кольцами, каждое следующее меньше по диаметру, чем предыдущее, так они, эти кольца сжимаются, сжимаются и в какой-то момент у человека не остается выбора. Меня лично такая ситуация устраивает. А философствовала я, потому что на горизонте, на том же пресловутом парадном крыльце рядом с застывшей фигурой спринтера Чаплинского возник мой друг и жених Дима Тошкин. Встречаться на похоронах стало нашей доброй традицией. Или не доброй. Да, скорее всего - не доброй. Хмурое лицо Дмитрия Савельевича означало для меня, по меньшей мере, две вещи - подписку о невыезде, или разрыв всяких бесперспективных межполовых отношений.

– Добрый день, - Дмитрий Савельевич резко выдернул из-за спины руку и протянул её моему Мишину, который, в свою очередь, по старой памяти мог бы схватиться за наган. Только наган остался дома...
– Старший следователь городской прокуратуры Тошкин.

– Мишин, заведующий кафедрой. Чем могу быть полезен?

– Я по поводу вашей сотрудницы Крыловой, - начал Дима, стараясь не глядеть в мою сторону, - мне нужно с ней поговорить...Вы позволите?

Простая формула вежливости, выстроенная Тошкиным, покатила ситуацию с горы и ко всем чертям.

– Не позволю!
– четко отрапортовал Мишин.
– Не позволю третировать моих подчиненных Сейчас вам не тридцать седьмой. Не сметь!!!
– обозначая восклицательный знак, Владимир Сергеевич даже взвизгнул и обрызгал рядом стоящих слюной.

Ну надо же! Только что он обещал меня убить. И за это право первой крови Мишин готов был войти в конфликт с представителями власти. То есть в нашем пятилетнем ВУЗе что-то от помещичьей Руси. Культ личности царя-батюшки, произвол лаборантки и, главное, нежное желание заколоть своих крепостных собственноручно. Такие уж

мы люди - к концу двадцатого века наконец-то полностью усваиваем соборное уложение Алексея Михайловича, а это означает, что демократия в своем конституционном объеме будет правильно прочитана и понята примерно через три столетия. Может и хорошо, что

многие не доживут.

– Но.., - начал было Дмитрий Савельевич, А Мишин загородил меня своим телом. Мне не оставалось ничего другого, как высунуть длинный, утром очищенный, язык и скорчить Диме рожу. Но тут на помощь представителю власти пришла Инна Константиновна?

– Вы не знаете, кого защищаете! Из-за неё одни неприятности. Прошлым летом она обвинялась в серийных убийствах. И ещё неизвестно, каким образом, - Инна Константиновна

многозначительно посмотрела на мои ноги, грудь и тронутые "ланкомом" щеки, - неизвестно, каким образом ей удалось избежать заслуженного наказания.

– Да, - сказал Дима, явно готовый к гнусному предательству.
– Да, на имя прокурора города пришла анонимная посылка: шприц и флакон. Отпечатки пальцев, верхние отпечатки, принадлежат Крыловой. Концентрация раствора во флаконе значительно выше той, что была назначена погибшей Анне Семеновне. Вот такие дела.

– Она шла выбрасывать, - твердо заявил Мишин.

– И кто это может подтвердить?
– спросил Дима, поставивший на моих моральных и человеческих качествах жирный крест.

– Танечка - лаборантка, - выскочила я из-за спины шефа.
– Танечка все видела своими глазами. Сейчас она болеет.

– И мы никак не можем с ней связаться. Это не кажется вам подозрительным?

– Арестуйте её, пока не поздно изолируйте её от общества, - объявила Инна Константиновна и вернулась в автобус, считая свою миссию и гражданский долг абсолютно выполненными. Дима, кажется, ещё сомневался, а, скорее всего, просто не имел при себе бумажки - писульки от начальника. Я смотрела на него с презрением разбитых надежд, впрочем - он мог жениться на мне уже сейчас и тем самым разделить участь семей декабристов.