А Чаплинский все стоял на крыльце, а Татьяна Ивановна все не занимала места в автобусе. Они были так автономны, так независимы друг от друга, так случайны в своем обыкновенном стоянии, что хотелось спеть "я прошу тебя, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня". И если это была не встреча Штирлица с женой, то грош цена моим аналитическим способностям. Музыка все играла в моей голове, и я с сожалением замечала, как разглаживаются морщины на его толстом умном лице, и как осторожно неуверенно поправляет волосы, трогает завиток на шее наша Татьяна Ивановна. Воображение мое разгулялось я представила их маленькими, юными, молодыми...

– Сейчас так не любят, - говорит мой папа, ограждая меня от очередного неумного мужчины. Согласна - так чтоб до драки, до обмирания, до памяти навсегда и пожизненного ожидания - сейчас так не любят. У нас другие задачи - выжить, поесть и не потеряться. Именно потому, что раньше любили так сильно и безнадежно, отдавая этому мероприятию все силы - именно поэтому мы так живем. Без хлеба и воды и прочих человеческих перспектив. Нашим предкам было некогда работать, они любили, нашим детям, надеюсь, тоже будет некогда. Через поколение... Способность любить передается через поколение...

– Я велел не отвечать на звонки, - сообщил Мишин, врываясь своим адвокатским поведением в мои приятные светлые мысли.
– Мы с ней свяжемся, и она все подтвердит. Сделаем это сегодня - можете мне перезвонить - я дам команду.

Тошкин удивленно вскинул брови и почесал затылок. Сейчас к нему придет понимание... Ну, например, такого факта: этой Крыловой удалось совратить старого партизана. И как он ошибется! Государственные учреждения все же отбивают у людей способность мыслить красиво и неординарно... Государственные учреждения вообще отбивают охоту мыслить. Трудно критиковать руку, которая тебя кормит, и сохранять при этом ясную погоду в мозгах. Вот, например, у нас ректор... Это же ректор! Царь всех ректоров, начальник всех умывальников и в целом очень приятный человек. Даже автобус выделил.

– Спасибо, - сказала я Мишину, когда автобус тронулся. И мы вместе с ним. Или мы раньше, хотя для Инны Константиновны все это не имело значения.

– Танечка сегодня подойдет на кладбище. Поговорите с ней, - процедил Владимир Сергеевич сквозь зубы.
– Если вы придете к консенсусу, то лучше зафиксировать это письменно. А если нет... не обессудьте, но за убийство придется отвечать по всей строгости нашего времени.

Судя по речевым оборотам, которые так эффектно использовал мой заведующий, он испытал в жизни два настоящих политических потрясения революцию и революцию продолжается. Мэйд ин Горбачев. Впрочем, он был не так прост. Не так наивен. И все происходящее стало сильно напоминать абсурдный заговор. Только непонятно, против кого.

Церемония прощания прошла быстро и скорбно. Мне было противно - народ стремительно складывал цветы, подготовленные для юбилея и отходил в сторонку, чтобы обсудить, как выглядит покойница и почему так убивается её муж. На кладбище было солнечно и тихо. Умиротворенно, только у самого въезда были обозначены приметы времени. На сторожке красным, издали похожим на кровь со смолой составом было написано: "Сливятин, я жду тебя здесь. Не задерживайся. Твой Усатый. Это вам не прокуратура, приговор обжалованию не подлежал и давал мне основания думать, что спор о квартире и сливятинские поручения в скором времени отпадут сами собой. И откуда у меня столько цинизма и неуважения перед смертью, угрозами и прочими неприятностями? Снова скидку на общество? Или все неча на зеркало пенять? Но к мужу Анны я все же не подошла, хотя видела и понимала: тот, кто возможно покусился на его жену - больше не жилец. А что, если он сам ее...Он сам, чтобы что..? Чем таким страшным и ужасным грозила им дальнейшая совместная жизнь?

А если он сам, то пусть заплатит за молчание и доказательства его вины, которые я достану из-под земли.

Танечка - лаборантка приехала на кладбище и стояла чуть поодаль от массы проголодавшихся коллег. Наткнувшись на меня взглядом, она слабо улыбнулась и жестом позвала к себе. Мы - люди не гордые, увязая каблуками в сырой земле, я героически достигла редута,

который мог бы подтвердить мою полную непричастность.

– Это я послала в прокуратуру шприц, - прошептала она.

– Очень умно. И очень своевременно, - согласилась я, облегченно вздыхая. Борьба с тенью неизвестного соперника слишком утомительное занятие для начинающего

детектива.

– А зачем, Таня? Кто тебя научил?

– Нет, - она томно закатила глаза, демонстрируя мне склонность к истерии, - Но я точно знаю, что она не хотела умирать. Не собиралась. Она мне сказала, что ей надо обязательно вмешаться.., - Танечка запнулась и замолчала. На всех парусах к нам мчалась Инна Константиновна, выбравшая объектом ненависти меня:

– Не вздумайте идти у неё на поводу. Она не сможет нас запугать. Таня, я выступлю свидетелем!

– Да - да, - закивала Танечка.
– Это даже лучше. Анна Семеновна сама сделала себе инъекцию. Надежда Викторовна - не причем.

– Так во что же вмешаться?
– спросила я, понимая, что ускользает самое главное.

– Во что? Вспомните все, что было сказано. А лучше - запишите, а?

– Да, правильно. Я запишу. Я подумаю. Давайте встретимся завтра? Вечером? Или послезавтра? Я вам сама позвоню. Хорошо?
– глаза Танечки забегали, перебирая меня, Инну Константиновну, толпу празднопровожающих людей. Она кого-то искала? Или нашла!

– Хорошо, только пусть все будет точным, - согласилась я и победоносно посмотрела на Инну Константиновну .
– А вам пора сдавать желчь в медицинских целях. Чтоб столько добра не пропадало...