Шрифт:
Время от времени к линии фронта маршируют японские подразделения. Делаю пометки примерной численности и вооружения. Но больше интересуют отдельно едущие армейские повозки и их груз. Самое интересное – движущееся к линии фронта – прикрыто мешковиной или брезентом. Но не беда, удалось выявить, куда эти повозки возвращаются уже порожними, – небольшое селение у подножия соседней сопки. Судя по всему, там и есть наша цель – склад бое припасов.
Командую передислокацию. Крадёмся лесом, насколько это возможно. Увы, искомая цель – по другую сторону от дороги, да ещё и поля вдоль неё прекрасно просматриваются. А по дороге довольно активное прифронтовое движение: и местное крестьянство передвигается по своим делам, и подданные микадо перемещаются, согласно планам и приказам своего командования. Судя по движухе, японцы усиливают свой правый фланг. Интересно, наше начальство в курсе? Ведь не одни мы ходим в разведку на целый фронт.
Темнеет. Дорога и её окрестности вымирают. Правильно, хорошие мальчики ночью должны спать, а темнота – она, как известно, друг… не будем уточнять, кого именно.
До склада с боеприпасами уже всего ничего. Край леса, за ним свежая вырубка, по которой перемещаются часовые. Смена стандартная, каждые два часа – успели убедиться. По краям четырёхугольной вырубки керосиновые фонари на столбах. Нам это на руку. Мы-то в темноте, а часовые – на виду.
Ждём полночи. Один из недоарбалетов у меня, второй поручаю Акиньшину – глазомер у парнишки оказался приличным, так что, может, и выращу бабу-ягу, вернее, снайпера, в собственном коллективе.
Смена караула, свежие часовые заступают на посты. Выжидаем, пока разводящий с караулом скроются за пределы видимости и слышимости и начинаем.
Лохматые кочки замерли на заранее оговоренных позициях. Часовые синхронно подходят к угловым столбам с фонарями. Чуть слышно тренькают тетивы наших с Акиньшиным арбалетов. Оба часовых кулями валятся на землю. Братья Лукашины исполняют контроль.
Акиньшин молодец, а моего Тимофею пришлось дорезать. Хоть мой болт и прилетел часовому в шею, но попал не в сонную артерию, а в дыхательное горло, и тот ещё хрипел и булькал, когда Лукашин подполз к нему для проверки.
Оставляю секрет на тропе, по которой приходит смена караула. Самое время заняться складом. Замок долой, ибо в это время против лома, вернее, фомки, ещё нет приёма. Дужка, поддавшись напору, хрустит и ломается. Двое остаются у входа сечь за окружающей действительностью, а мы входим внутрь.
Всё ожидаемо – штабеля ящиков: патроны, снаряды… И сразу становится не по себе. Странные мелодичные звуки льются из глубины склада. Непривычная, но завораживающая музыка.
В проходе появляется девушка в кимоно, почти подросток, с каким-то струнным инструментом в руках (чёрт его разберёт местный оркестровый инструментал: не то банджо, не то балалайка-переросток) [1] . И все мы на несколько мгновений замираем: это не то, что ожидаешь увидеть и услышать на армейском складе боеприпасов.
1
У Шейнина, а уж тем более Гордеева, довольно однобокое и поверхностное впечатление о японской культуре: где им знать, что эта «балалайка» – сямисэн.
Колет и жжёт грудь: амулет не просто предупреждает – кричит об опасности. Вскрикивает испуганно Акиньшин: его тело обхватывают выскочившие из-за спины девушки блестящие, словно шёлковые, нити. Солдатика дёрнуло к девушке, словно в объятия. И наваждение пропало. От прежней соблазнительной особы остались только торс и человеческая голова, остальное показало себя в истинном виде – многосуставные тонкие лапы, паучье тело. Прелестное личико словно треснуло по швам, раскрылось, как уродливый цветок, и острые ядовитые жвала вонзились в грудь Акиньшина.
Солдатик тонко и утробно заверещал от боли. Затрещали выстрелы. Я тоже выхватил револьвер и всадил в чудовище-оборотня весь барабан. А крепкий у этого демона панцирь, не всякие пули его берут, только серебряные. И, похоже, даже они не очень на чудовище действуют.
Тело Акиньшина отлетает в сторону, демонический паук разворачивается к нам, его ядовитые жвала угрожающе шевелятся, зеленоватый яд капает с них, полы кимоно на человеческой части чудовища распахиваются в стороны… А грудки у монстра очень ничего – небольшие, аккуратные, с острыми тёмными сосками… Мысленно ругаюсь про себя: вот что значит быть давно без бабы, на паучих заглядываюсь!
– Берегись! – кричит старший Лукашин.
Чудовище выпускает в нас свои паучьи нити. Падаю на пол и откатываюсь в сторону – паутина пролетает мимо меня. Зато прилетает Кузьме и ещё паре бойцов. Паучиха-демон тянет к себе попавшихся жертв [2] . Не многовато ли нам светит потерь?
Отбрасываю бесполезный наган в сторону – он будет только мешать. Выхватываю трофейный вакидзаси и бросаюсь с перекатом навстречу монстру, сокращая расстояние до дистанции рукопашного боя. Острая заговорённая сталь отсекает одну из восьми паучьих ног. Брызжет во все стороны вонючая жёлтая не то кровь, не то слизь.
2
Гордеев и его команда столкнулись на складе с кумо. Демоны-пауки, или же пауки-шлюхи, предстают перед своими жертвами в женском обличье, а подобравшись поближе, опутывают своими сетями и пожирают.
Демоница верещит от боли, пытается удержаться на оставшихся семи ногах и переключить своё внимание на меня. Её жвала щёлкают в опасной близости от моего лица. Младший Лукашин раскручивает и кидает своё боло. Верёвки опутывают три ноги демоницы, она не может удержать равновесие и заваливается на пол.
Добиваем её холодным оружием. Мерзкое зрелище, да и вонь, как на скотобойне. Не могу удержаться, выворачиваю прямо на пол содержимое желудка. Да и не я один. Тошнотворное зрелище.
Плоть несчастного Акиньшина там, где на него попал яд демона-паучихи, словно тает, оплывая в неаппетитное жидкое месиво. Еле успеваю перехватить Бубнова, решившего вытащить тело бойца на улицу.