До сгоревшего склада с боеприпасами и зимним обмундированием добираемся где-то за полчаса. По пути ещё раз выпрашиваю у подполковника фляжку с чудодейственным напитком.

– А как же запреты вашего мира? – смеётся он.

Ракия вышибает из меня весь стресс, и прав оказался Николов: опьянения не остаётся, так что процессу управления автомобилем выпитое у железной дороги никак не мешает.

От склада остались рожки да ножки – обломки брёвен взрыв разметал во все стороны. Что не сделала взрывчатка, довершил огонь. Чёрные сплавленные груды, бывшие когда-то зимними шинелями, сапогами, портянками и прочим обмундированием, дымятся до сих пор.

– Погибло имущества на стрелковую дивизию, – докладывает Николову немолодой полноватый подполковник Селиверстов, начальник погибшего склада.

Слушаю внимательно, но сам в разговор не лезу. Пусть Николов работает. Он всё-таки профи, Шерлок Холмс в погонах.

– А боеприпасы? Каков ущерб?

– Примерно на неделю позиционных боёв.

– Значит, на два-три дня активной обороны или наступления.

Подполковник мрачно кивает, сморкается.

Не иначе как ответочка от японцев прилетела за наш рейд по их тылам…

– Кто-то выжил?

– Часовой. Рядовой Хмарин.

– Опросить его возможно?

– Можно попробовать, хотя он после происшедшего малость… – Селиверстов делает затейливый выверт ладонью.

Николов смотрит на меня, я пожимаю плечами. А что? Не мне такие вопросы решать.

Николов поворачивается к начальнику склада.

– Где мы можем с ним переговорить?

– Да хоть здесь, – разводит руками Селиверстов и тут же обращается к одному из солдат: – Лукичёв! Приведи Хмарина.

Лукичёв козыряет, исчезает и через пару минут возвращается, ведя под руку молодого солдатика лет двадцати с совершенно седой шевелюрой. Глаза у Хмарина совершенно шалые, несколько расфокусированные, а штаны в районе гульфика и ниже хранят на себе явственные следы сильного испуга, да и запашок от Хмарина соответствующий.

Негоже, конечно, брезговать несчастным Хмариным, но дышать нам с Николовым приходится через носовые платки. И опять я сожалению, что мой платок не надушен, уж больно ощутимое амбре.

– Вы бы хоть отмыли бедолагу, – морщится Николов в сторону Селиверстова.

Тот разводит руками с сожалением:

– Я распоряжусь, но придётся обождать.

– Ладно, потерпим. Не думаю, что разговор займёт очень уж много времени.

Николов поворачивается к Хмарину.

– Расскажи нам со штабс-ротмистром, что же тут приключилось?

Хмарин молчит, только косит глазом в сторону развалин склада. Зубы его начинают выстукивать барабанную дробь. Того и гляди завалится в обморок от накативших воспоминаний.

– Рядовой Хмарин! Смир-на! – неожиданно ору я ему прямо в ухо.

Шок действует. Хмарин вытягивается по стойке смирно, выпячивает грудь, пытается даже есть нас с Николовым глазами.

– Отвечать кратко и ёмко. По сути!

– Есть, вашбродь!

По лицу контрразведчика вижу, что Николов с трудом сдерживается, чтобы не заржать. Со стороны обделавшийся шалый солдатик и впрямь выглядит комично. А ежели влезть в суть – уцелевший в аду человек. Пожалеть его надо. Я и пожалею, но малость погодя. Как только мы с Николовым удовлетворим необходимое любопытство.

– Что ты видел?

– Баба. Бабу видел…

Неужели опять длинношеяя монстриха?

– Шея какова? Длинная? Как змея?

– Никак нет. Шея обычная.

– А что необычного?

– Харя. Ни глаз, ни носа, один рот. И зубы – острые, чёрные. Щёлк-щёлк-щёлк! Страшно. Съесть меня хотела. А я убёг… убёг… И крест не помог, и слово святое не справилось… Токмо ноги быстрые и спасли. А потом как бахнуло!.. Я аж оглох малость…

Глаза Хмарина снова шалеют, а на штанах проступает новое мокрое пятно. Поворачиваюсь к Николову.

– Боюсь, это всё, что мы сможем из него вытянуть по горячим следам.

Начсклада горестно вздыхает.

– Волосы его седые видели? А ведь до этого дня Хмарин был рыжим. Балагур, матерные частушки исполнял – заслушаешься.

– Африкан Евстафьевич, – обращается Николов к Селиверстову, – обиходьте бедолагу. И надобно его в госпиталь, врачам показать. Николай Михалыч, – это контрразведчик уже мне, – едемте. Я увидел и услышал достаточно.

Понимаю, что Сергей Красенович хочет наедине поделиться со мной своими мыслями и, возможно, услышать мои соображения. Но события не тороплю. Пусть господин подполковник сам проявит инициативу.