– Это правда. Александр вовсе не белоручка, - подал голос Павел Дремин.
– Третьего дня на пожаре он один целые балки носил. Мы даже удивлялись, какой он силач... И товарищ он хороший, вот хоть их спросите, - указал он на Тривратского и Михаила.

– Постой, а как же папенька-генерал?
– перебил брата Михаил.
– Ведь он небось, как узнает, что сынок вошел за границей в коммуну, все Третье отделение пошлет на розыски, ничего не пожалеет.

– Не беспокойтесь, - сказал вдруг Мечников.
– На господина Есипова мы моего отца напустим. Уж он сумеет его уговорить. Пускай на первый случай скажет, что мы просто хотим вместе путешествовать по Италии. Так?
– Теперь он уже ласково и серьезно смотрел на Александра.

– Да он порвал с отцом. Больше не вернется домой, - снова вмешался Павел Дремин.
– Александр будет жить у нас, Михаил, - повернулся он к брату.

– Вот чудачина!
– засмеялся тот.
– Ты что, оглох? Ведь слышишь же: он собирается жить не у нас, а в настоящей, итальянской коммуне. Это будет получше, чем наша общая кухарка!

Александр еще не мог поверить нежданному счастью. Он оглядывался на всех ошалелыми и восторженными глазами. И вдруг увидел Наташу Осмоловскую. Она смотрела с такой безмерной любовью, так скорбно! "А я? Неужто ты не возьмешь меня с собой?" - спрашивал-молил этот взгляд, обращенный к Мечникову.

Но Мечников либо не замечал этой мольбы, либо не хотел ее заметить. Он обратился к Александру:

– Гарибальди всегда говорит своим новичкам-волонтерам: "Я не могу обещать тебе ни почестей, ни богатой добычи. Тебя ждут голод и жажда, холод и зной". Те же слова я могу повторить и вам. Не испугаетесь?

– Не испугаюсь, - твердо отвечал Александр.

– Не отступите перед трудностями?
– Мечников уже не шутил, смотрел серьезно.

– Не отступлю. Вот вам моя рука, Мечников!
– И Александр протянул свою узкую мальчишескую руку.

– Ура! Да здравствует русская коммуна - форпост свободы! оглушительно завопил Тривратский.
– Выпьем братцы, скрепим договор!

– Выпьем! За свободу!
– подхватили "мухи".
– Ура членам коммуны!

– За Новый год! За новые свершения!
– надрывался Тривратский.

– За свободу в России!
– перекрыл всех бас Михаила Дремина.

Он вытащил откуда-то бутылку, выбил пробку. Пенистое вино плеснулось в стаканы. "Мухи" стучали изо всей силы стаканами по столу и выкрикивали тосты. Все чокались, все беспорядочно и весело галдели. Александр целовался то с братьями Дремиными, то с "мухами". Его заставили выпить с Мечниковым на "наменшафт", и теперь он уже называл его Львом, а тот его Александром. В низенькие окна смотрела морозная седая петербургская ночь. А в углу "студии" стояла позабытая хрупкая фигурка в черном - девушка, похожая на послушника.

РИМ

7. РИМСКИЙ ПАСТУШОК

Уже несколько дней, как перестал дуть ледяной ветер, словно перерезающий людей пополам. С моря потянуло теплом, ленивые облака поплыли по разомлевшему небу, и жаворонки высоко завели свои песни. И сразу в мертвых до того лесах выскочили из шоколадной земли мохнатые лиловые анемоны и асфодели, похожие на канделябры розовых свечей.

На холме у каменной изгороди виноградника удобно расположились Александр и Лев, уже успевшие загореть и потерять петербургскую чопорность манер. Александр улегся на клочок свежей травы, даже не подстелив пледа. Шла уже третья неделя с тех пор, как юноши приехали в Италию, а молодой Есипов все еще ходил, как в тумане, все еще не мог привыкнуть к мысли, что он на римской земле и видит воочию пробуждение удивительной итальянской весны.

А весна и впрямь была удивительна! В еще голых розоватых каштановых лесах просыпались птицы и цветы, сухие прошлогодние стебли шелестели среди острых язычков новой травы. Начинали серебриться оливковые деревья, а вода в ручьях и в Тибре была рыжей и мутной по-весеннему. В лилово-голубых горах пятнами лежал снег. И в легкой дымке вдали проступал огромный даже на расстоянии купол собора Святого Петра.

Итальянская весна несла Александра Есипова, как несет бурный весенний поток легкое деревце, вырванное с корнем из родной почвы. Новые впечатления, новые чувства обступали его со всех сторон, и он захлебывался в этом потоке.

Коммуна, долгие ночные споры с Мечниковым об уставе коммуны, о выборе наиболее пригодного места, сидение над географической картой Италии, новые знакомые, великие произведения искусства...

Но среди всего нового, что увидел и почувствовал Александр в Италии, одно было самым важным: он полюбил.

Это случилось здесь, в Риме. Когда именно и как это началось, Александр не мог бы объяснить. С первой же минуты он знал это - любовь поглотила его всего. Отныне все, что окружало его, - памятники архитектуры, великолепие солнца, цветов, ароматов - сделалось как бы фоном, на котором то отчетливее, то бледнее сияло женское лицо с гордой золотой головой, с умными, смелыми, единственными в мире глазами.

Для Александра Рим стал городом его любимой, весна - ее весной, птицы, краски, смеющиеся люди - все-все принадлежало только ей и было особенно дорого. Она была его тезкой, и как же он шептал теперь каждую минуту "Сашенька", как содрогался при одной мысли, что когда-нибудь, во сне, проговорится и выдаст Льву свою великую, дорогую тайну!

Вот и сейчас, лежа на холме и глядя на голые виноградные лозы за каменной изгородью, он повторял про себя: "Сашенька". Острый запах примятой травы наполнял его невыразимым счастьем. Весна! Весна! Узкая тропинка вела в селение - десяток белых домишек с зелеными ставнями и розовой черепицей крыш. Зеленое, розовое, шоколадно-коричневое, и надо всем этим - масляный блеск солнца!