Удовлетворение прихотей монахини Чан Ле Суан, поклонником которой был сам шеф, Хюйен считал делом чести для такого, как он, вояки.

Ле Суан обычно появлялась в Хюэ летом или осенью. Уж кому, как не Хюйену, известны все ее достоинства — он любил похвастаться этим перед другими, — ведь он не раз охотился с монахиней на диких уток и катался по морю. На охоте монахиня не уступала ни одному из трех правителей: Ню, Дьему и Кану. Просто потрясающе, до чего метко она стреляла, а ведь всего-навсего женщина! Однажды он произнес ее имя во сне и навлек на себя гнев жены. Дело в том, что накануне он целый день прислуживал Ле Суан на охоте. Целый батальон солдат был выделен для охраны, а капитан Хюйен и другие офицеры бегали за дичью, подстреленной Ле Суан и Каном. Иногда Хюйен наблюдал, как Ле Суан и Кан гоняются друг за другом на лужайке, перепрыгивая с бугорка на бугорок, — и, несмотря на то, что перед ним был сам Кан, Хюйен испытывал ревность. А что, если всадись в Кана пулю? Ради этого можно и умереть. Когда-то в древности царица Клеопатра, подарив своему избраннику ночь любви, взамен требовала жизнь. А чем Ле Суан хуже? Хюйен давно понял, что его собственная жена не стоит и подметки Ле Суан! Она глупа и помешана на нарядах. Хюйен никогда не интересовался здоровьем жены, и еще меньше — ее чувствами. Для него она была всего лишь родильной машиной. А она ревновала его даже к женщинам, которых он и в глаза не видел. Однажды жена какого-то солдата пришла навестить своего мужа, но перепутала дом и по ошибке попала к ним. Бабенка была смазливая, и не успела она и слова сказать, как выскочила жена Хюйена и, словно фурия, накинулась на воображаемую соперницу. Перепуганная женщина бросилась наутек, а фурия продолжала вопить ей вслед… Едва прислуга, нанявшаяся к ним в дом, успевала вступить в пору девичества, как ее выгоняли вон. Помнится, Тхюи была еще совсем маленькой, но на глазах хорошела, и жена стала ревновать его к ней. До того самого дня, когда раскрылась вся эта история, жена все пыталась угадать по глазам Хюйена, нет ли тут греха, но разобраться во всем самой у нее явно не хватало ума. Она ведь была на редкость тупа и невежественна! Правда, Хюйен и сам считал, что для женщины ее среды образование является необязательным атрибутом, чем-то вроде косметического крема. Ему приходилось бывать в аристократических салонах, куда приглашали и жен офицеров. Женщины этого круга были, как правило, молоды и хороши собой и умели поддержать беседу, набравшись кое-каких знаний — обо всем понемногу, поэтому, как только разгорался спор на какую-то серьезную тему, они льнули к сынкам высокопоставленных чиновников. Впрочем, женщинам этого круга особых знаний и не требуется. Встречаются такие, как Ле Суан, но не всем же такими быть! Да, жене Хюйена до нее далеко, очень далеко. Иногда его охватывало уныние. Как его угораздило связать свою жизнь с такой женщиной. Эх, если бы он был свободен… Да теперь поздно об этом сожалеть — ведь женился он еще тогда, когда служил в легионе краснобрючников.

Однажды летом Ле Суан приехала из Сайгона в Хюэ. Капитан Хюйен получил приказание приготовить все для морской прогулки. Два батальона солдат — тот, которым командовал он, Хюйен, и еще один — были вызваны для охраны. Хюйену вместе с другим офицером позволили сопровождать Ле Суан и Кана на яхте. Мало кому приходилось ступать на личную яхту Дьема! Она стояла в живописном месте. К приезду Ле Суан на яхту доставили ворох белья, купальники всевозможных фасонов со всего света, шампуни лучших фирм из Англии, Америки, Японии…

Когда они готовились отшвартоваться, Ле Суан, откинувшись в кресле, вдруг приказала:

— Одному занять место на корме!

Кан тут же исполнил приказ. Капитана Хюйена охватила неописуемая радость, от волнения у него задрожали колени и закружилась голова. Счастье всегда приходило к нему нежданно, и в такие минуты он терялся, на него находило оцепенение, и он становился неловким и несообразительным.

Хюйен потянулся за веслом, как-то весь согнулся, стал неповоротливым и скованным.

А Ле Суан между тем взглянула на Кана и вызывающе захохотала — так мог смеяться разве что оборотень.

— Кан, ты что, разучился править?

Только тут Кан понял, что над ним посмеялись, он отодвинул в сторону сосуд для курения опиума, рванулся вперед и столкнул капитана Хюйена в воду. Волны накрыли Хюйена, он вынырнул и с трудом, в намокшей одежде, поплыл к берегу. Грубость Кана привела его в бешенство, он не мог простить себе, что удар застал его врасплох. Если бы он был более ловким, он увернулся бы и не наглотался соленой воды. Хорошо, еще легко отделался. Хюйен считал себя оскорбленным. Ведь Кан унизил его на глазах первой дамы государства! И его не миновала участь других верных слуг правителя! С тех пор Хюйен затаил злобу против Кана. Когда был свергнут Дьем и население Хюэ потребовало, чтобы Кан был четвертован, капитан Хюйен тут же встал на сторону генерала Зыонг Ван Миня — против Кана. Он рассказывал всем подряд о том, как этот Кан измывался над ним, как он жестоко обращался с его семьей, как сбросил его в море, предварительно надавав пощечин. Хюйен придумал историю о том, как его младший брат якобы поймал красивую птицу, с которой не хотел расставаться ни за какие деньги, а Кан заставил его продать ему эту птицу всего за один пиастр! Продавать было ни к чему, не продать — страшно, унести домой — еще страшней. Хюйен называл Кана эксплуататором, диктатором, подлым трусом…

Благодаря умению льстить и выкручиваться из любой ситуации, а также благодаря тому, что он без сожаления менял хозяев, Хюйен и при американцах сохранил свой чин и даже кое-что выгадал: теперь ему стали давать еще и новые поручения. Особое наслаждение доставляло ему истребление патриотов, независимо от того, к каким слоям общества они принадлежали, он испытывал садистское наслаждение, истязая людей, главным образом семьи подпольщиков, попавших в его лапы, он испытывал странное чувство — нечто вроде классового реванша. То же самое было и в истории с Тхюи. Он сознательно изуродовал ей жизнь, действовал жестоко и беспощадно. Хюйен знал о том, что случилось с родителями девочки, и у него созрел дьявольский план — он изведет весь род этих коммунистов до последнего колена!

Вечером он явится в дом к Тхюи… Вооруженный до зубов, на своей личной машине. Не умеешь пользоваться моментом — считай, прожил впустую. Эти вьетконговцы начинают уничтожать стратегические деревни [4] даже в близлежащих районах. Надо снова загнать их за колючую проволоку, надо показать им почем фунт лиха! Они подбираются к городским предместьям, не сегодня-завтра окажутся и в городах. Их всех надо уничтожать, всех до единого! Он им покажет! Ни один не уйдет живым! Пощады не будет ни старикам, ни детям! Если их не уничтожить — они уничтожат тебя. Ну погодите!

Он стиснул зубы и дал газ… Машина промчалась сквозь раскрытые стальные ворота и выехала на шоссе.

Кроме многочисленных тюрем в селах и городах, на равнинах и в лесах и на островах, в море, Кан устроил подземную тюрьму прямо на территории своей резиденции. В ней держали почти исключительно женщин, были там и дети. Заключенным давали по две щепотки риса в день, который бросали через решетку. Рис шлепался в никогда не просыхавшую жижу, натекавшую из неисправного канализационного стока, там же разлагались трупы, которые подолгу не убирались. Терзаемые страшным голодом, женщины съели не только все свои лохмотья, но и брошенные неизвестно кем и когда старые мешки — и остались в одном белье.

Хюйен был назначен сюда, как только закончилось строительство этой подземной тюрьмы. Подчиняясь приказу своего шефа, он рьяно охотился за патриотами, самолично пытал арестованных, случалось ему и закапывать людей заживо. С шайкой таких же, увешанных оружием, оголтелых головорезов — на манер гитлеровских карателей — он врывался среди ночи в чужие дома, по его приказу арестованных связывали и, не обращая внимания на надрывный плач детишек, заталкивали в машину. Лицо Хюйена оставалось бесстрастным, словно железная маска, — настолько привычными стали для него эти сцены. Он с наслаждением мучил людей, которых арестовывал. Оказывается, у жителей пятой зоны кровь такого же алого цвета, как и у жителей Хюэ, и все они призывали одинаковые проклятья на его голову. Но эти проклятья ничуть не трогали его. Хотя один случай — на его взгляд, нетипичный — все-таки омрачил его жизнь.