Но… то, что ушло во Тьму, там и должно оставаться. А судьбы вершить она не имеет права. Потому что в тот самый миг, когда пересечет черту… перестанет быть человеком. Станет лишь сосудом, покорной рабой капризной Тьмы. А та не терпит чужого безрассудства.

И кипящая Тьма была одернута, как за шкирку она, бывало, хватала соседского наглого котищу. И шипела так же. И когти выпускала.

— А у меня тут Их Высочество умирать вздумал! Дети напуганы наверняка! Страшно представить, что наверху творится! А ну лечи — и не балуй!

Вот так и надо было сразу. Как звереныша. Зафырчала, заластилась кошечкой. Прозрачной дымкой сползла на рану мужчины — и сердце отпустило. Почему-то казалось, что теперь все будет хорошо. Совершенно точно.

По крайней мере, до тех пор, пока маг, над которым она склонилась слишком низко, вдруг не распахнул глаза, в которых не было ни белка, ни зрачка, и резким жестом не опрокинул ее на себя, жестко впиваясь поцелуем в губы. Разума на его лице в этот момент не было ни капли.

Аллийская академия силы. Кабинет ректора

За окном кружила буря. Да такая, какой в столице не было уже долгие годы. Злая метель бросала в окна комья снега, наваливая сугробы выше человеческого роста за несколько часов.

Лед расписывал узорами стекла, белесыми дорожками наползал иней.

— Дарк остановись! Ты переходишь уже всякие границы! — тот, кого называли Ильданиром Стужей, сделал шаг вперед и замер, не решаясь подойти к застывшей спиной к роскошному столу из темного дерева фигуре.

Льдисто-белая коса балансирующего на грани полукровки злобно шевельнулась.

— До него не достучишься, оставь. Мы тут все хороши, — мужчина в темном дорожном плаще, который так и не успел снять, устало потер виски, откидываясь на спинку ректорского кресла.

Айсар Тарелл вернулся в Академию вчера поздним вечером. И успел как раз к началу бури.

— А что прикажете делать, когда он выйдет от ярости из себя? — ядовито бросил альгарил.

И получил в ответ почти безразличное:

— Полно, мальчик отлично себя контролирует. Иначе тут был бы не снег, а Второе нашествие Тьмы.

Не надо второго. Тут еще от первого не знаешь, как конюшни разгрести.

— Аргонар знает? — ледяной был дивно корректен и даже почти не плевался ядом. В конце концов, в одной яме сидят. И косточки императорские личи у обоих, если что, обгладывать будут.

— Тут трудно не заметить, — боевой некромант задумчиво разглядывал свои черные когти. Неужели не подточил какой? — Даркарен очень талантливый мальчик.

— И? Я должен тебя пытать?

— Это было бы забавно, — хихикнули из-под капюшона. Тот, наконец, спал, и на начинающего тихо звереть ледяного уставились два наглых бордово-золотых глаза, смотрящих с лица мальчишки лет пятнадцати от силы.

Еще немного — и начнет ногами в воздухе болтать.

— А ты опять омолодиться решил? Не надоело? Еще и мозгами двинулся? — раздражение прорвалось неуместной грубостью.

Стужа перевел взгляд на закаменевшую спину Дарка и сжал зубы.

— На все воля Тьмы Великой. Ты же не станешь упрекать свою Мать за то, что она заботится о неразумных детях? Вот и не лезь, куда не понимаешь! — звонкий голос разрезал вязкую атмосферу напряжения.

Подросток спрыгнул с кресла и оглушительно хлопнул в ладоши. В тот же момент воздух за окном зазвенел, запел, зашептал что-то, окутывая душу ледяного магией зимы, и…

Воздух там, за окном, буквально кишел духами. Их были сотни. Тысячи. Маленькие ледяные трилле, светло-серебряные авай, куколки с острыми зубами, бабочки, стрекозы, снежинки, парящие над землей невиданные птицы и напружинившиеся звери с оскаленными пастями…

И все они послушались темного мага!

И начали сами успокаивать бурю.

Белая коса Дарка чуть качнулась и начала стремительно чернеть.

Ректор сделал еще шаг — и бесцеремонно похлопал молодого мага по плечу:

— Ну, хватит сырость разводить. Ты о людях подумал, а? Сам пташку упустил, змеев под боком проморгал. Хватит зубами скрежетать. И не сверкай глазами, ученик, со мной тебе не сладить. Но… можешь попробовать!

Нежная усмешка на детском личике в один миг обернулась хищным оскалом.

И в этот момент Даркарен обернулся.

Ильганир полуприкрыл глаза, сжав пальцы в кулак. В нем все же было слишком много тьмы. Наследие отца брало верх над материнским, несмотря на воспитание.

Чернильно-черные глаза без малейшего проблеска белка и зрачка сияли на лице, испещренном черно-серебристыми движущимися узорами.

От сжатых кулаков расходились волны тьмы.

Один удар сердца. Два. Три. И тьма уходит, оставаясь лишь на донышке глаз.