— Женщина мертва. Старшая девочка тоже. Младшая еще дышит. Срочно в госпиталь. Даст Бог довезем.

— Состояние критическое, открытая черепно-мозговая. Поехали-поехали!

— Полицию вызвали?

— Вон они, заезжают во двор.

А до этого внезапный страх и финальная мысль, что «Все. Совсем все». Удар.

Алена плакала, не в силах справиться с эмоциями после видения. Время истекало, близился один из худших дней на работе, если ничего не изменится. Вероятность события поднялась до восьмидесяти четырех процентов. Это критически много.

Видеозапись стала настолько четкой, что Алена видела стеклянную пустую решимость в расширенных зрачках Алии, ее плотно поджатые губы, даже капельки пота, выступившие у нее на лице, учащенное дыхание, часто вздымающуюся женскую грудь, пьяную шаткую походку.

Алена будто слышала мысли жертв, читала по лицам эмоции. Эти чувства безысходности и эгоизма, подписавшие приговор не только себе, но и дочкам. Матери, всем родным, даже Тимуру.

Она видела искреннее любопытство на личике старшей дочки, когда ту поставили на подоконник. Испуг от случившегося после толчка. Девочка взмахнула руками и, толком ничего не поняв, закричала, начав падение. Сразу заплакала младшая, но даже это не стало для Алии остановкой. Потом она залезла на подоконник сама и, не раздумывая ни минуты, в слезах шагнула прямиком в пропасть. С шестнадцатого этажа.

Я влетела в кабинет к Алене первой. Фраза «Жду в офисе» была у нас кодовой. Мы договорились, что если вдруг что-то случится по делу Шурзиной, она позовет именно так. Почти белая, как мел, Алена, сидящая безвольно в кресле, откровенно меня напугала. Если бы не выразительный угрюмый взгляд, можно было подумать о худшем. Хотя, разве не худшие новости могут так довести человека? Всегда спокойного, но при этом весьма и весьма жизнерадостного. Поэтому я сразу же бросилась к Петровиченко с расспросами, надеясь оказать ей поддержку.

— Ты в порядке?

— Плохо. Видео слишком отчетливо. Я чувствовала боль Алии.

— Хочешь воды?

— Нет. Не нужно.

— Ведь еще ничего не случилось, да? И время есть. – Я говорила мягко, настойчиво, надеясь, что получится передать уверенность в лучшем, хоть немного успокоить коллегу. — Но почему? Алена, почему ты это испытываешь?

— Вот такая я особенная, — печально улыбнулась она. — Мне легче видеть надпространство в цветах и эмоциях. Кому-то легче в видениях, кому-то в цифрах.

— Почему ты терпишь такую боль? – я не понимала. — Ты ведь можешь и отказаться от такой нервной… работы.

— Могу. Но у каждого свой путь развития. Каждый из нас уникален. Все люди особенные. Все, без исключения. Но люди не замечают ни знаков, ни чудес вокруг себя, не хотят слушать и слышать. Ты готова, я готова, они нет. Поэтому так получается. Одни страдают, другие наблюдают за чужими страданиями. Мой путь лежит через чужие. Через них я осознаю, что моя жизнь прекрасна, что бы в ней не происходило. Как важно выбирать себя, не позволять себя унижать, как важно управлять своей жизнью, пока ей не стал управлять кто-то другой. Так я понимаю, что от жизни много не надо. Как прекрасно видеть синее небо, наслаждаться вкусной едой, общаться с людьми, которые меня понимают, поддерживают. Их очень не очень много, но все они настоящие. Как прекрасен ум и человеческое тепло в сочетании. Как здорово заниматься любимым делом, получая удовольствие от процесса.

Я внимательно слушала Петровиченко и понимала, что уже влюблена. В человека-стержень, человека-якорь, в человека, который умеет радоваться пустякам. Она была счастливой, наслаждаясь простыми мелодиями жизни, и этим притягивала. Я хотела с ней дружить, а после ее последних слов так особенно.

Едва Алена закончила, как пришли Настя и Макс, через пять минут влетел взъерошенный и распаленный новостями Глеб. Еще один сотрудник бюро, кому будущее открывалось быстрее всех остальных. Бурова не было, хотя сообщение пришло и ему. Долго ждать не стали, потому что шеф всегда появлялся вовремя. Если не пришел, значит, ему не нужно. А, может, все было банальнее: Михаил мог быть просто занят.

Мы приступили к работе. Сердце глухо стучало, когда я смотрела видеозапись, показывающую страшный фильм. Лицо Алии было четким, как и лица ее дочерей. На них читались эмоции. На последних минутах я закрыла глаза. Не смогла видеть их... на тротуаре. Испуганные лица немногочисленных свидетелей трагедии, что оказались в эти минуты на улице.

— Когда это произойдет? – спросила я, едва все прекратилось.

— Послезавтра. Утром. Между шестью и семью часами.

— Фу-у-ух, значит у нас время есть.

— Критическая черта. Причина: уход Тимура. У нас нет ничего, что может изменить вероятность.

— Так не бывает. Всегда можно что-то придумать.

— Но почему? Почему она это сделает?

— Я попробую объяснить, — ответила Кошкина Настя. – Возможно, Алия будет находиться в состоянии тяжелого аффекта после плохих новостей. Чувство отчаяния, безысходности может привести к неадекватным поступкам. Если в это острое состояние она включит не только себя, но и детей, а мы это видим в вероятности, то свершится полноценная трагедия.