— В одну шеренгу становись!

Пошел вдоль строя и каждому солдату вручаю по червонцу:

— За усердную службу!

Солдаты берут монеты дрожащими руками: ещё бы! Огромная сумма для человека, который до сих пор держал в руках разве что грошики, алтыны да пятаки. Но не это главное: они держат в руках подарок самой императрицы! Наконец до кого-то доходит:

— Ваше благородие! Царица-матушка одарила тебя, а ты с нами поделился, как же так?

— А так, братцы. Вы всё это время учились, проявляли усердие во всём, а как пришло время показать себя, не заробели, не потерялись. Я же говорил вам, что вы ольшанцы, а не невесть кто! Попомните моё слово: все вы станете унтерами, а кто-то и офицерами. Главное поддерживайте меня как сегодня, а за мной дело не встанет.

Возвращались обратно бодро, с песней, печатая шаг.

По возвращению я бросился искать ротного.

— Так оне у его высокоблагородия! — ответил мне денщик Ливина в его избе.

Шагаю к Рохлину, и застаю там тихую офицерскую пьянку. Да-с судари мои и сударыни! Я стал офицером через двести с лишним лет от этого времени, но офицерская пьянка как процесс осталась такой же: два благородия сидели у стола, на котором стояла бутылка и какая-то скромная закуска, трепались о службе и периодически чокались стопками. Когда я вошел, благородия повернулись ко мне:

— Булгаков? Быстро ты вернулся, я думал, что ты прогуляешься до вечера. — удивился Ливин.

— Ваше высокоблагородие! Ваше благородие! — по очереди отвешиваю короткий поклон офицерам — Представляюсь по поводу присвоения мне звания подпоручик! — рапортую я, и у Рохлина даже упала вилка, которой он уже подцепил грибок.

— Ты чего там буровишь, нечастный? Никак сбрендил? — любопытствует он.

— Никак нет, Ваше высокоблагородие! С разумом у меня всё в порядке. — успокаиваю я его — Разрешите доложить обстоятельства?

— Докладывай, только кусаться не надо. — улыбается он — Говорят, все сумасшедшие кусаются, а я этого страсть как не люблю.

— Во время следования к полигону нас встретила Её императорское величество Екатерина Алексеевна. — и я рассказал обо всём, что сегодня произошло.

Офицеры, надо отдать им должное, не возревновали к чужому успеху, а наоборот порадовались за меня и предложили свою помощь:

— Что же, подпоручик Булгаков, раз такое дело, садись за офицерский стол. — вынес решение Рохлин — Будем думать, как тебя снарядить, чтобы ты не уронил чести полка в монарших глазах. Кстати, выпьем за Её императорское величество!

Ливин потянулся, достал с полочки ещё одну стопку, и разлил водку. Пили стоя, ибо так положено. Кстати сказать, водка этого времени мне нравится куда больше той, из будущего. Впрочем, это совсем другой напиток, называемый хлебным вином: крепость, на мой взгляд, от двадцати до тридцати градусов. Водочка мягкая, ароматная и пахнет зерном, из которого её выгнали — рожью, овсом, ячменём или пшеницей. Я деревенский, а потому зерно способен отличить и на запах.

— Что, Булгаков, я смотрю, тебя аж подбрасывает от восторга? — добродушно осклабился Рохлин.

— Не стану скрывать, Ваше высокоблагородие, слегка потряхивает. — признался я.

— Молодость, молодость! — философически вздохнул Ливин — Мне бы в молодости такой случай… Впрочем, я чертовски рад за Юрия, хороший из него получается офицер, как думаешь, Степан Осипович?

— Примерно так же и думаю. Твой случай был, Пал Палыч, не гневи бога. Ты и чина не потерял, и вообще жив остался. А что из кавалергардов попал сюда, так ведь и выбраться сумеешь, когда с умом к делу подойдёшь!

— И то верно, Степан Осипович. Благодарение господу за его милости к грешным чадам своим. — кивнул Ливин, а Рохлин продолжил свою мысль:

— Я о другом мыслю. Надо следует, как положено, снарядить Булгакова, неровён час, пострадает за нарушение формы одежды. Что думаешь? Ты лучше знаешь тамошние порядки.

— Что думаю, что думаю… Думаю, что у Юры есть отличный мундир, у хорошего портного строил, и сукно и прибор на нём, всё высшего сорту. Туда он должен явиться унтером, поскольку указа о производстве в чин в собственных руках не держал. А вот как только получит на руки бумаги, он обязан тут же облачиться в знаки своего нового состояния.

— Где ж их взять? — вздохнул я — Это в городе хорошо. Зашел в лавку, да и приобрёл то, что нужно, а здесь…

— Не волнуйся, Юрий. — покровительственно усмехнулся Рохлин — Есть у меня горжеты. Я, брат все свои горжеты храню. Мечтаю, что как в отставку уйду, на стену, на бархатный подклад повешу, в резную рамку. Дам я тебе горжет. А где же взять остальное?

— У меня имеется. — помаячил ладонью Ливин — и шарф дам, и висюльки, и шляпу дам с офицерским плюмажем.

— А шпагу я дам свою, она у меня удачная, не раз вызволяла из затруднительных положений.