Никто и не подумал обратить внимание на крупную бабочку, перелетевшую через высокую ограду и устремившуюся в центр запущенного лабиринта. Когда-то там бил фонтан, украшенный скульптурой мраморной лисицы, теперь бассейн был сух, а на его краю сидели двое. Стройный голубоглазый человек задумчиво поигрывал кинжалом, его собеседник, как две капли воды похожий на снящегося всем арцийским прознатчикам и стражникам маркиза Гаэтано, грыз травинку и смотрел в выгоревшее летнее небо.

– Рене, - окликнул он приятеля, нехорошо улыбнувшись, - а ведь уже полдень! Книга Книг опять соврала.

– Арде, - голубоглазый вбросил кинжал в ножны.
– Итак, Антипод, коему после свершения Последнего Греха должна была достаться Тарра, так и не явился, и отпущенные ему семь месяцев, семь дней и семь ор прошли. Жаль, но, похоже, любимое пугало церковников сродни Звездному Старцу [Сказочный персонаж, в первый день Нового года приносящий свои дары и складывающий их к подножию Звездного Древа.]. Зря я задержался.

– Ты успеешь, им еще плыть и плыть.

– Верно, - откликнулся Рене, - но пойти на поводу у этой писанины было глупо. О, кого я вижу!

– Меня, - сообщила бабочка, спускаясь на траву и принимая человеческий облик.
– И что б вы без меня делали?

– Серпьент, - золотисто-зеленоватые глаза "маркиза Гаэтано" слегка сузились, - ты был в храме?

– Был, - самодовольная физиономия Крапивника сразу поскучнела, отвратительное место. Дохлое. Елка, и та завянет.

– Ты сделал все, как надо?

– Если не доверяешь, сам бы и лез в эту осень, - огрызнулся Кулебрин.
– Этот ваш лиловый ночи напролет стоит на коленках, пялится на стенку и себе под нос бормочет.

– А что со стенкой?

– Мокрая она.

– Мокрая?

– Ага, в потеках. Развалится эта дрянь скоро, точно говорю! Вот шуму-то будет... Хорошо б этого лилового придавило, ненавижу.

– Почему?
– быстро переспросил Скиталец.

– А потому, проешь его гусеница, что важный очень. И тупой, как замшелый пень. Жизни нет давно, а торчит, да еще дрянь всякая в нем гнездится.

– Серпьент, - спокойно сказал Рене, - смотри на меня. Внимательно смотри. Что ты видишь?

– Бум-бум-бум, - Крапивник нахмурился.
– Врешь! Быть не может!

– Может, - губы Скитальца дрогнули в улыбке, - ты сказал, в Илларионе нет жизни? Он похож на меня? Хоть чем-то?

– Нет, - Кулебрин был на удивление краток, - ничего похожего. Ты все равно наш, таррский, а этот чужой. Такой чужой, что чужее не бывает. Может, ты и умирал, но ты живой, а этот хоть и не сдыхал, а дохлый. А больше ничего сказать не могу. Разит там чем-то, внизу особенно.

– Не кровью?

– Кровь была, но высохла, только пятна на стенках остались... Много пятен. Ну, не знаю я, что там такое! Слушайте, может, вы все это спалите, а? А я потом сверху крапиву выращу, и всем хорошо будет. Или хотя бы клирика этого прибьете?

– Мы подумаем, - очень серьезно ответил Рене, - правда, Эрасти?

– Обязательно. А что женщина?

– Ведьма, - припечатал Серпьент, - и тоже дохлая, но иначе. Я у нее чуть не завял, но теперь все знаю! И что бы вы без меня делали?!

– Серпьент, - поднял бровь Проклятый.

– Ладно уж... Ведьма эта путается с другой, посильнее. Та, то есть то - нет, ее можно вызвать, но сначала кто-то должен завянуть.

– Завянуть?
– переспросил Рене.

– Умереть, - пояснил Эрасти.
– Анастазия открывает кому-то Проход чужой жизнью.

– Этой ночью завяло трое, - добавил Крапивник, - в том же доме. И еще там цветы не живут.

– Весело, - присвистнул Рене, - меня вот цветы не боятся.

– А чего тебя бояться? Так вот, эта ведьма, проешь ее гусеница, запирается, надевает на себя мерзкие штуки и зажигает ими свечи.

– Ими?

– Угу. Тронет свечку кольцом, та и загорится, только огонь неправильный. Там все неправильное, и сама она неправильная, а уж зеркала у нее... В одно вторая и залазит. А с ней зверь, хуже не придумаешь.

– Белый олень?

– Может, вы его как оленя и видите, но тварь эта травку есть не станет. Только недолго я на него любовался, хозяйка его в другое зеркало отправила. К ведьме, что все это затеяла, и они куда-то ускакали. Фу, пакость! В одном зеркале пусто, в другом - чужачка эта, а посредине ваша Анастазия торчит - то ли спит, то ли померла.

– Долго так продолжалось?

– Долго, я желтеть начал. Из-за свечек этих осень наступает, да еще та, в первом зеркале, бормотала.