Ну, будем надеяться, что если разбойники меня не видят, то агрессию на меня куколка тоже не передаст.

Я активировал куклу, и по траве зашевелилась, зазмеилась быстро тропка, как будто крыса бежит, впрочем, это будет похуже крысы. Значительно похуже…

Ночь прорезали отчаянные вопли, куколка нашла свою первую жертву.

Все-таки, при луне видно хуже, чем днем, Особенно когда лежишь в траве под кустами. Черные фигуры носились по мосткам, выскаивали из дома и забегали в него, били друг друга, кажется, веслами, орали, падали в воду, вылезали, отфыркиваясь, с ревом кидались обратно в собравшуюся уже на берегу кучу-малу.

Когда погас значок первой куколки — то ли пришибленной в общей драке, то ли растратившей свой запас жизни на ярость, прыжки и укусы, — я отправил к дерущимся ее сестрицу, и был вознагражден новой порцией отчаянных криков и ругани. Крики понять было легко. Куколки не умеют подпрыгивать высоко, поэтому их любимая цель — нежная внутренняя поверхность бедер, а зубки у них преострые.

В конце концов крики привели в чувство того разбойника, который к началу действия валялся под березами в беспамятстве. Он поднялся, осмотрелся, покачиваясь, подковылял поближе к толпе, помолол полминуты руками в воздухе, и берег озарился белой вспышкой. Холодом в виде ледяного ветра добило даже до нас, а все участники драки застыли белыми изваяниями — кто стоя, а кто и лежа. Маг сделал несколько неуверенных шагов и упал ничком. Видимо, перестарался, упадок сил — у магов, слышал, такое бывает. Ну, или все еще сильно пьяный.

— Бежим! — скомандовал Гус. — 5 минут заморозка на них! Быстро баркас отзывай и призывай снова, иначе отвязать не успеем.

Мы влетели на причал, я поскользнулся и проехал животом по ледяным мосткам, чудом не угодив в реку, уже сбившую с себя остатки ледяной корки.

Гус в это время отодрал с мостков оба приморозившихся весла, поднял меня за шиворот, я скомандовал отзыв баркаса и тут же с громким хлюпаньем шмякнул его обратно, мы запрыгнули на скамейки и вцепились каждый в свое весло, причем я сперва не сообразил, что не вставил свое в уключину и не мог понять, что происходит и почему мне так странно гребется, но тут Гус скинул меня со скамейки, поправил весло, уцепился за оба и весьма лихо погреб, налегая на весла, как призовой бык на упряжь.

Видимо, мы произвели все эти многочисленные разнообразные действия очень быстро, так как «Вонючка» была уже давно ближе к середине реки и даже уплыла в сторону, когда раздались возмущенные крики — очень издалека.

— Парус поставь — сказал Гус. — Ветер попутный усилился. Надеюсь, у них своего судна под парусом нет, а на гребном они нас сейчас не догонят, даже если все за веслами будут.

Я все еще был в панике и на нервах, но при этом страшно возбужден и даже горд. Моя первая настоящая битва как ведьмы! Мне хотелось много и долго говорить про все произошедшее, но Гус замотал головой и кивнул в сторону едва виднеющегося берега — видимо, не стоило лишними звуками указывать наше направление, хлопанье весел-то заглушалось плеском волн, становящихся все выше и выше. Через какое-то время Гус и весла поднял — настолько надулся парус. Ветер уже подвывал, лодка начала постанывать, скорость нашего водного полета ошеломляла.

Но Данер не остановился на этом — волны продолжали расти, швыряло нас с волны на волну теперь так, что клацали зубы. При одном особо сильном рывке баркас дал такого крена, что зачерпнул воду бортом, а волны захохотали, забили о корпус все сильнее, все жалобнее стонали доски.

Я вцепился в скамью, а мне в лицо прилетела такая смачная водяная оплеуха, что на меня тут же снизошло озарение. Порывшись в кармане, я выудил рыбий скелетик и, крикнув «спасибо!», бросил его в волну высотой уже в человеческий рост.

Все тут же стихло. Волны втянулись, оставив лишь мелкую рябь, свежий ветерок по-прежнему надувал парус, но уже не проверял его на прочность, смолк и жалобный плач баркаса.

Уже светало, когда мы прибыли к деревне — не большой, но и не маленькой, наученные горьким опытом, убрали баркас и, заплатив в трактире несколько монет за комнатенку с парой топчанов, быстро поужинали тушеной капустой с перцем и крошечными кусочками заплутавшей в этом капустном богатстве ветчины.

— А круто мы, да? — сказал я, уваливаясь на постель в чем есть — только ботинки скинул.

— Ага! — сказал Гус и заснул.

Деревня называлась Шенбер и, найдя ее на карте, я убедился, что за спиной осталась приличная часть пути, в то время как план по религии явно проваливался. Но прежде, чем приступать к проповеди, нужно было привести себя в порядок: проверив свои параметры привлекательности, я понял, что откладывать мытье и стирку нельзя.

Бань в Шенбере не водилось, поэтому мылись мы в реке и стирали тут же — под строгими взглядами бездельничающих кумушек, заметив их после мытья, я поспешно натянул сменные штаны на еще влажную набедренную повязку. Не то, чтобы я был такой закомплексованный, но мне же им потом проповедь читать, неудобно, когда проповедника все сперва в трусах видят. Кумушки ушли, я посмотрел им вслед. Вздрогнул, вызывал баркас прямо на мелководье и кинулся отталкивать его от берега.

— Гус, помоги! Быстро! Плывем отсюда!

— Рубахи наши на ветке висят!

— Хватай их и давай в темпе сматываться!!!

Мы поднажали, «Вонючка» закачалась на воде, и мы поспешно отчалили.

— Что там. Разбойники?!

— Хуже!

Гус обернулся через плечо.

По тропинке вдоль берега шла маленькая девочка — в деревянных башмаках, полосатых чулках, коротком красном плащике с капюшоном. В руке она держала корзинку. Мне показалось, она с некоторым разочарованием поглядывала нам вслед.