Вран сидел на дереве и смотрел, как казнили этого неладного вояку. Постаревший князь Холмогорский сидел на своем месте и не собирался спасать сына. Княгиня отворачивала лицо и пыталась сохранять величие, несмотря на красные, заплаканные глаза. Вран сорвался и полетел вниз, туда, где чернели помойные ямы с объедками.

Простые люди, которым чуждо было княжеское горе, веселились, распивали сбитень и радовались, что не надо работать в поле. Старики ворчали, девки любовались молодцами, кто-то несся вдаль, требуя уступить дорогу. И сани, сколько саней! Купцы с многочисленными помощниками кутались в шубы и покрикивали на возниц, чтобы те гнали коней как можно быстрее.

Вран наблюдал за людской суетой краем глаза, пока копался в помоях. Несмотря на свою выносливость, он оставался птицей и нуждался в мясе. А хорошего мяса зимой перепадало мало, поскольку Вран почти не вылезал из своего убежища, не летал между заморскими царствами и Кощеевым домом.

Можно было выбрать человеческое мясо. Врану оно казалось жестким на вкус. Казненного княжича, опять же. Все равно другие объедят, а остальное сгниет. Но Врану не нравилась человечина. Отвык. Обычно кормили с руки всяким, в лучшем случае свининой, в худшем – хрящами. Он не жаловался. У городской помойки зимой все же теплее, чем в лесной деревушке или возле морского берега.

Насытившись, Вран поклевал мясные остатки и перелетел на вывеску с чудным рисунком наковальни. Возле кузницы всегда было горячо, не зря толпились тут все кому не лень. Жаровня служила спасением от любой метели, оттого особо нахальные купцы обустраивались рядом и торговали. Кто – каменьями и бубенцами, кто – лентами, нитками и дивными тканями, кто – петушками на палочках и медовым варевом с травами. Кузнец знал, что гонять их бесполезно, поэтому смирился и махнул рукой, мол, пусть греются. В конце концов, именно его дочерям доставались самые большие леденцы и лучшие бусины.

Со стороны хлестнул ледяной ветер. Вран едва удержался, вцепившись когтями в вывеску. Чья-то рука провела по перьям, коснулась головы. Он повернул голову – и выпучил глаза от удивления и ужаса. Перед ним была та, о которой принято говорить только шепотом.

Морана тряхнула смоляными волосами и прошептала едва слышно:

– Забери-ри-ри…. Ее…

Вран расслышал отчетливо. Метелица понеслась дальше, все сильнее накрывая город. Вскоре из виду исчезла даже ближайшая крыша – все заволокло молочно-белым холодом. Люди носились, сталкиваясь друг с другом, и громко ругались, но Врану было не до них – он расправил крылья и, трясясь от страха, полетел к дому.

Увидеть саму Морану… Ни в сказке сказать, ни пером описать! Жутко и захватывающе одновременно. Как только закончится метель, он расправит крылья и понесется в мертвое царство.

Воля Мораны была священна, особенно в зимнюю пору.

* * *

Василика научилась не обращать внимания на зияющие дыры вместо глаз. Сотни черепушек смотрели на нее с разных сторон. Она понимала, что в Нави не растут настоящие деревья, нет поленьев, да и топоры брать неоткуда. И все же выглядело жутко. Пришлось привыкнуть.

Мертвое царство стирало грани между человеческим и звериным. Проживешь чуток – и уже не удивляешься упыриному вою, купаешься в черной речке и отлавливаешь умертвий, как бравый охотник – диких уток. Василика не удивилась бы, если бы ей сказали, что через год-другой она попытается попробовать полусгнившее мясо. У Кощея, по его же словам, часто проскакивала подобная мысль, но он отгонял ее прочь, да и Вран приносил гостинцы время от времени.

Интересно, сколько же лет этой птице? Про воронов они с Ягиней не говорили. Василика только от других слышала, что летают они по мертвым землям, оттого и привыкли питаться падалью. Сколько несчастий люди связывали с появлением черных птиц? Да много – от хворей до войн. А все было, как назло, наоборот – Вран приносил добрые вести, подарки, а еще обещал вернуться за Василикой и отвести ее назад.

Боль растекалась по телу. Спина ныла. Спать на земле не нравилось, и тонкое покрывало не спасало толком. Если открыть глаза, то взгляд тут же зацепится за гору черепушек, но если раньше пробрал бы озноб, то теперь – ничего, разве что тревога снова заскребется под ребрами.

Ягиня учила Василику, что чужие кости – та еще тайна под тысячей замков. С помощью костей можно было призвать с того света и самого мертвеца, найти его родных, прогнать игошу, наслать кровное проклятие, и не только. Но ведьма никогда не говорила, что будет, если смешать кости разных людей и выстроить из них дом. Наверное, мертвые возмутятся и начнут приходить в гости и всячески тревожить человека, который посмел надругаться над их телами.

Но к Кощею никто не наведывался. Кто знает, может, он такую защиту сплел, которая любых духов гнала прочь и не давала им проникнуть в дом, добраться до собственных тел и завыть.

Надо бы спросить у Ягини. Чутье подсказывало, что дело в мертвой земле. В Нави все творилось по-иному. Те же синие колокольчики отпугивали нечисть. Подумать только: самые простые цветы, и столько шума, у Кощея аж брови на лоб полезли, а среди живых их перезвон считался дурным предзнаменованием. Поговаривали, что нечисть обожает их, поэтому мавки делают серьги из небесных цветов и звенят-звенят-звенят. А каждый, кто слышит, непременно должен испугаться и побежать прочь.