Немного остываю, пока на животе не просыпается моя кара Древних — метка. Что б ее! Скручивает так, что я со стоном вцепляюсь в подоконник. Почему мне не дали выбора, не дали времени освоиться, поверить Эмилиану, разглядеть в нем мужчину?

Направляюсь к ванной, но замираю, когда обхожу кровать с другой стороны. Король лежит на полу, вытянув крепкие ноги куда-то под стену, а голову уперев в борт кровати.

Его лицо измученно и осунулось, темные волосы рухнули набок и прикрыли впалую щеку слева.

Кажется, будто он не дошел до кровати и умер. В моей груди взрывается кусок льда, на мелкие холодные осколки, что пронзают острой болью. Неужели у меня не было даже суток, чтобы подумать?

Подхожу ближе и прислушиваюсь к его дыханию: сиплому, с легкими стонами, что вырываются сквозь плотно сомкнутые губы.

Жив.

Не сдерживаю вздох облегчения. Я не хочу быть виновной в смерти мужчины, даже если косвенно, но и согласиться на Единение с ним пока не могу — это выше моих сил.

Почему он не лег на кровать? Ведь места было достаточно.

Когда Эмилиан слегка поворачивается, а густые ресницы вздрагивают, я срываюсь с места и быстро убегаю в купальню. Не хочу с ним говорить, не хочу тревожить ни его, ни себя. Мне достаточно того, что я вижу сходство с мужем и не могу принять его власть надо мной, не могу признать, что меня на самом деле влечет. Я просто не хочу этого. Эмилиан может быть другим, добрым и ласковым мужчиной, но жить и просыпаться каждое утро с ним в постели я не смогу. Это почти как поверить, что Марьян изменился, стал лучше, добрее. Нет, так не бывает, и я никогда не примерю на себя жизнь счастливой женщины в объятиях двойника моего врага. Я просто не могу. Десять лет не стереть так просто — они глубоко проросли в меня, как ядовитый плющ. И это хорошо, что весь этот яд не выплескивается на короля в виде яростной ненависти. Хоть здесь я смогла различить мужчин и не перекладывать свои гневные эмоции на того, кто не виноват в моей боли.

Слышу, как массивно хлопает дверь в комнате, от этого вздрагиваю и сползаю по холодной стене. Накрываюсь локтями и реву в ладони, сдавливая звуки пальцами, сжимая до боли губы. Хочется кричать, выть, а я просто дрожу и влипаю сильнее в холодный камень. Я хочу дать Эмилиану шанс, но сердце рвется на части. Если бы он был другим, если бы хоть чуть-чуть отличался. Если бы…

Через полчаса ко мне приходят помощницы. Соврал король, что всех отправил из замка, или просто передумал и вернул девчонок? Но они стали тише, на лицах появляется отпечаток грусти, а на мои слезы, что не переставая лились по щекам, они будто не обращают внимания. Моют меня, натирая воспаленное тело маслами, переодевают в чистое, руну цепляют на шею, приговаривая, что это для сохранности одежды от магического огня. Долго расчесывают — испортили прическу, что заплетал мне Эмиль — и от этого мне становится еще тяжелее. Не получается раскрыть себя, хотя я очень стараюсь. Кажется, что в попытках впустить его в свою душу, я забежала на поле битого стекла. Больно и неприятно представлять его будущие объятия и поцелуи. Не могу принять облик Марьяна. Не мо-гу. А прошлые ночи — словно были не с ним, с кем-то придуманным, и ребенок не от него, но от правды так сложно скрыться, что я снова вою и рву зубами губы. Для Эмилиана скрывать свое лицо — это удар по гордости, я прекрасно понимаю. Да и нет такой магии на Ялмезе, что сможет напустить иллюзию, разве что некромантия, но о ней руна языка умалчивает.

Глава 28. Дара

На два дня девочки берут меня под полную опеку: знакомят с замком, отвлекают шутками, читают мемфрийские сказки, кстати, очень эротические (не специально ли они тревожат мое слабое место?), сопровождают на обеды, показывают усадьбу и водят на берег Мирианского моря. Они же помогают выбрать одну, самую светлую и просторную, теплицу для выращивания маруний, а еще с удовольствием приводят мне садоводов: двух юных ребят с конопушками, чтобы занимались грунтом и тяжелой работой, и одну щекастую девочку не старше пятнадцати, невысокого роста, с пшеничной толстой косой через плечо, чтобы помогала мне с саженцами.

Жизнь, казалось бы, стала налаживаться, только Эмилиан больше не приходил. Не спал со мной в одной кровати, не ел за одним столом, не учил магии, как обещал. Просто ушел тогда утром и не вернулся, даже не попадался на глаза. Будто одним махом вычеркнул меня из своей жизни. Забрал он и Топаза-Муна, наверное, считая, что мне общения с девушками достаточно. Может, это королевская гордость или злость? Упорство или обида? А как же наш сын?

Но я ведь собиралась воспитывать ребенка в одиночку, что сейчас меня не устраивает? Желала ведь покоя и не видеть короля по утрам, чтобы мужа не вспоминать, — Эмилиан все мои прихоти исполнил.

Да только как-то больно в глубине души, ноет каждый день, тянет и перекрывает воздух. Будто дергает за ниточку, которую Эмилиан протянул между нами своей заботой, и стигма смыкает щупальца, щекочет кожу, согревает пульсацией каждое движение и по ночам волнует до крика, до горячего пота, до ломоты между ног. Я никогда так не мучилась возбуждением, и это напоминает безумие, и все чаще в голове всплывает образ короля. Не мужа, не врага, а Эмилиана.

Выйдя из паркой теплицы, я отряхиваю подол светлого платья и зову Риссу — она должна была принести новые саженцы маруний, но девушка взволнованно прибегает к выходу и, когда замечает меня, собирается скрыться с глаз, но я машу ей рукой. Она не может не подчиниться, я выше ее по статусу.

— Что-то случилось? — спрашиваю, скидывая тонкие кожаные перчатки на боковую доску теплицы.

Магия понемногу успокоилась в моей крови. Я научилась гасить искру дракона до ее появления, а еще не замораживать и не поджигать все вокруг, когда пальцы особенно дрожали от переживаний. Больше за эти дни мое тело не выдавало чудес. Если не считать накатывающую тошноту по утрам и полное отсутствие аппетита.

— Рисса! Я тебя слушаю, — наклоняю голову, позволяя тугой косе ударить себя по плечу.