Шрифт:
Аналогичный конфликт уже был на открытии футуристического кафе «Розовый фонарь» в Москве. Здесь респектабельная, обеспеченная публика тоже пришла провести время со вкусом, как вдруг со сцены загрохотал странный молодой человек:
Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам. открыл столько стихов шкатулок, я — бесценных слов мот и транжир. Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста где-то недокушанных, недоеденных щей; вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смотрите устрицей из раковины вещей. Вот вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош. Толпа озвереет, будет тереться, ощетинит ножки стоглавая вошь. А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется — и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я — бесценных слов транжира и мот.Своё стихотворение «Нате!» Маяковский дочитал до конца, несмотря на то что публика истошно орала, а элегантно одетые господа, брызгая слюной, требовали согнать наглеца со сцены.
Шум в бульварных газетах был грандиозный, то есть открытие кабаре удалось на славу. Вскоре футуристы посчитают «Фонарь» не слишком футуристическим. Художник Михаил Ларионов (его ещё называли самым талантливым из самых бездарных) занялся открытием нового «Кабака 13-ти», где вместе с Владимиром Маяковским он планировал организовать закрытую дискуссионную площадку исключительно для лучистов, викторианцев, кубистов, крайне правых футуристов, эго-поэтов и всечества. Для посторонних входная плата составляла те же 10 рублей — это было дорого. За проведение тематических вечеров отвечали вместе: художник и поэт.
Как-то на вечере в «Бродячей собаке», где собрались символисты, футуристы, акмеисты, заумники, будетляне и прочие люди со странностями, присутствовал самый знаменитый русский писатель Максим Горький. Возвышаясь над залом, стоящий на маленькой сцене Маяковский гаркнул на громко разговаривавшую публику, ждавшую очередного скандала: «Я буду читать для Горького, а не для вас!», затем продекламировал отрывки из своей поэмы «Война и Mip» и несколько лирических стихотворений. Публика снова недовольно загудела, но тут со своего места встаёт Горький: «Глумиться здесь не над чем. Это — очень серьёзно. Да! В этом есть что-то большое. Даже если это большое касается только формы». Протягивает Маяковскому руку: «Молодой человек, я вас поздравляю!» [1.5]
В «Журнале Журналов» (№ 1) была опубликована статья Алексея Максимовича «О футуризме»: «Русского футуризма нет. Есть просто Игорь Северянин, Маяковский, Бурлюк, В. Каменский. Среди них есть несомненно талантливые люди, которые в будущем, отбросив плевелы, вырастут в определённую величину. Они мало знают, мало видели, но они, несомненно, возьмутся за разум, начнут работать, учиться. Их много ругают, и это, несомненно, огромная ошибка. Не ругать их нужно, к ним нужно просто тепло подойти, ибо даже в этом крике, в этой ругани есть хорошее: они молоды, у них нет застоя, они хотят нового свежего слова, и это достоинство несомненное… И все они, этот хоровод галдящих, кричащих и именующих себя почему-то футуристами сделают своё маленькое — а может, и большое! — дело, которое очевидно даст всходы. Пусть крик, пусть ругань, пусть угар, но только не молчание, мёртвое, леденящее молчание.
Трудно сказать, во что они выльются, но хочется верить, что это будут новые, молодые свежие голоса. Мы их ждём, мы их хотим. Их породила сама жизнь, наши современные условия. Они не выкидыши, они вовремя рождённые ребята. Я только недавно увидел их впервые живыми, настоящими — и, знаете, футуристы не так уж страшны, какими выдают себя и как разрисовывает их критика. Вот возьмите для примера Маяковского — он молод, ему всего 20 лет, он криклив, не обуздан, но у него, несомненно, где-то под спудом есть дарование. Ему надо работать, надо учиться — и он будет писать хорошие, настоящие стихи. Я читал его книжку стихов. Какое-то меня остановило. Оно написано настоящими словами.
Россия, огромная, необъятная.
…Сколько в ней великих начинаний, сколько сил непочатых! Вы возьмите русского человека. Вялое, дряблое нутро. Ничего определённого, ничего определившегося. Куда попутный ветер потянул — туда и пошёл. В огромной российской толпе нет лица, нет характерных черт.
Как бы смешны и крикливы ни были наши футуристы, но им нужно широко раскрывать двери, широко, ибо это молодые голоса, зовущие к молодой новой жизни» (www.gorkiy-lit.ru).
Владислав Ходасевич, очевидно относившийся к Владимиру Маяковскому с тем упоённым презрением, на которое только может быть способен настоящий русский интеллигент, тем более находившийся в эмиграции, в своём эссе «Декольтированная лошадь» вспоминал об этих днях:
«Представьте себе лошадь, изображающую старую англичанку. В дамской шляпке, с цветами и перьями, в розовом платье, с короткими рукавами и с розовым рюшем вокруг гигантского вороного декольте, она ходит на задних ногах, нелепо вытягивая бесконечную шею и скаля жёлтые зубы. Такую лошадь я видел в цирке осенью 1912 года. Вероятно, я вскоре забыл бы её, если бы несколько дней спустя, придя в Общество свободной эстетики, не увидел там огромного юношу с лошадиными челюстями, в чёрной рубахе, расстёгнутой чуть ли не до пояса и обнажавшей гигантское лошадиное декольте. Каюсь: прозвище „декольтированная лошадь“ надолго с того вечера утвердилось за юношей… А юноша этот был Владимир Маяковский. Это было его первое появление в литературной среде или одно из первых»
(Ходасевич В. Ф. Декольтированная лошадь. 1927 г.).На горе петроградского бомонда, уже 5 марта арт-кафе «Бродячая собака» было закрыто. В Петрограде говорили, что это произошло из-за неоднократных антивоенных выступлений Маяковского — и, действительно, формально молодой поэт нарушил требования Временного положения о военной цензуре, согласно которому было запрещено «оглашать и распространять путём печати, почтово-телеграфных сообщений и произносимых в публичных собраниях речей и докладов сведений, которые могли бы повредить военным интересам государства», но на самом деле артистический кабак закрыли за неоднократное нарушение «сухого закона»: как известно, 18 июля 1914 года было издано правительственное распоряжение о повсеместном запрете в России продажи казённой водки из-за опасений повторения массовых беспорядков, учинённых пьяными призывниками в нескольких губерниях. 22 августа запрет был продлён императором до полного окончания боевых действий. Ещё до Мировой войны в империи действовала государственная монополия на алкоголь, которая давала около четверти доходов бюджета страны. Сама же идея монополизировать торговлю крепким алкоголем принадлежала министру финансов империи С. Ю. Витте. Как это обычно происходит с российскими экономическими реформами, у них сразу же обнаруживаются непримиримые противники, которые начинают яростное сопротивление новым идеям, привлекая для этого могущественных лоббистов (в данном случае — в качестве членов императорской фамилии), дают миллионные взятки. Великий князь Владимир — командующий Петербургским военным округом — предупреждает императора о возможных волнениях и бунтах в столице, а Великий князь Сергей Александрович — московский генерал-губернатор — в это время берёт от лоббистов за «решение вопроса 2 миллиона рублей» (царь знал об этом). Несмотря на мощное противостояние, алкогольная реформа была проведена по плану министра С. Ю. Витте. По причине формирования доходной части бюджета империи, в том числе за счёт значительных поступлений акцизов, с началом войны Совет министров пытается всячески притормозить исполнение решения императора о прекращении торговли водкой: для начала повышается цена до 12 руб. 80 коп. за ведро крепкого алкоголя, затем пытаются снизить крепость водки до 37 градусов. Однако компенсировать «выпадающие доходы бюджета», как всегда, было нечем.