— Проклятое море… — прошипел вдруг сквозь зубы Саваоф Теодорович, до хруста костей прижимая к себе тело. — Проклятое, проклятое, проклятое море!!! Чтоб тебя!.. Да будь ты трижды проклято!!! Ненавижу!!! Ненавижу!!! Мммм, — и он зажал себе рот рукой, крепко зажмурив глаза, на которых снова навернулись слёзы.

*Герпетофобия — боязнь змей.

**ОКР — обсессивно-компульсивное расстройство

Глава 34. На высоте 2000 метров

2000 метров — максимальная высота облаков нижнего яруса.

***

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

А.С. Грибоедов

Внутри Евы что-то оборвалось. Она так была поглощена собственными переживаниями, зачастую слишком преувеличенными, так была занята какими-то своими идеями и увлечена надуманными страхами, как будто на ней сконцентрировалось всё вселенское зло, что совершенно не допускала мысли о другом исходе, не могла даже представить, что часы отсчитывали вовсе не её время, и теперь знание, что в те моменты, когда маленькая Ада боролась со смертью, Ева боролась с собственной фантазией, глодало её душу, как гиены убитую лань.

Она не знала, сколько они просидели вот так, по пояс в воде. Саваоф Теодорович качался из стороны в сторону в такт волне и иногда что-то шептал, однако что именно, Ева не слышала, да и, скорее всего, этот шёпот не имел никакого смысла. Она боялась представить, что происходило сейчас в Саваофе Теодоровиче; когда мысли, как черви после дождя, начали появляться в её голове, ей начало казаться, что она слишком громко думает, что их слышит не только Саваоф Теодорович, но и море, и горы, и вся вселенная. «Господи, — вдруг подумала Ева, глядя отсутствующим взглядом на чёрные косички на затылке. — Я же убийца… Саваоф Теодорович поехал за мной. Если бы не я, он бы не поехал сюда. Если бы не поехал сюда, не взял бы с собой Аду. Не взял бы с собой Аду, она бы не утонула». Саваоф Теодорович глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, и в этот момент Еве показалось, что он сейчас скажет ей в лицо всё то, о чём она только что подумала, упрекнёт её в смерти дочери… Но он молчал.

Наконец, Саваоф Теодорович медленно открыл глаза, и Ева испугалась произошедшей в них перемене: они были не просто холодные, они были ледяные, пустые и полные седого пепла.

— Ева, — совсем тихо позвал Саваоф Теодорович, не глядя на девушку, так что в другой раз Ева, может быть, и не услышала бы. — Помоги мне, пожалуйста, вырыть могилу. Я хочу похоронить её здесь, у моря.

Лопаты ещё ночью принёс Николай, когда выловил унесённое штормом в море тело. Ева совсем не хотела это представлять, но её воображение живо нарисовало картинку, как Николай, проходя на своей яхте вблизи берега, вдруг увидел среди волн слишком яркую для чёрной воды ткань платья и две аккуратные косички.

— Мы вечером решили прогуляться по набережной, — мёртвым голосом вдруг заговорил Саваоф Теодорович, ритмично ударяя лопатой в песок. — Пошли на пирс на рыбаков посмотреть. А погода портиться начала… Тут волна большая: не то что детей, взрослых с ног сбила. Я в море, все в море. Я смотрю кругом себя, Ады нигде не вижу. А её, оказывается, в это время волна головой о пирс била. С размаху. Со всей силы.

«Умоляю, замолчите», — прошептала в мыслях Ева, но сказать это вслух, конечно, не осмелилась.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — продолжал Саваоф Теодорович, глядя пустым взглядом в одну точку. — Хочешь, чтобы я замолчал. Я прав? — ответа он не дождался. — Я замолчу и, может быть, уже никогда не скажу ни слова. Прости меня за мою слабость, прости, но я больше не хочу быть сильным, не хочу быть тем, кем всегда мечтал стать. Я как-то уже говорил тебе, Ева… Не страшно, когда умерло тело, это естественно — страшно, когда умерла душа. Но иногда одно влечёт за собой другое: умирают тела, и на их могилах умирают души. Прости, если я вдруг не справлюсь и больше никогда не восхищусь тобой, хотя ты этого заслуживаешь. Но лучше бы ты тоже умерла, так бы я был спокоен на твой счёт: я был бы уверен, что ты попала в Рай. Ещё раз прости, если я вдруг не выкарабкаюсь… И не говори потом, что я не предупреждал тебя.

Саваоф Теодорович опустился на колени на мокрый после ночи песок, стянул с себя рубашку, оставшись в одной футболке, и начал осторожно заворачивать в неё маленькое тело. Получилось неровно, но открытых мест нигде не осталось, а потому Саваоф Теодорович, поцеловав на прощание маленький свёрток в лоб, бережно положил его в глубокую яму и аккуратно засыпал сверху бурым от влаги песком.

— Ева, — тихо позвал он, всё ещё сидя на коленях. — Можно тебя попросить… Оставь меня, пожалуйста. Я хочу побыть один.

Ева молча кивнула, встала и пошла прочь.

***

На одинокой скале среди сотен тысяч таких же скал, укрыв себя крыльями от порывистого морского ветра, сидел Михаил. Над ним были горы, под ним были горы, позади него были горы, справа от него были горы, и слева от него тоже были горы, но зато перед ним на многие километры вперёд простиралось большое-большое и чёрное море, изредка сверкающее на горизонте жидким золотом. Сложно было сказать, о чём он думал и думал ли вообще: Михаил смотрел в небо на серые пушистые тучи, на город, спящий по правую руку от него, крутой отвесный берег, дикий пляж и маленькую фигурку с лопатой в руках, затем опускал глаза на тёмные волны под собой и провожал взглядом редкие кораблики. Издалека Михаил был похож на очень крупную птицу, грациозно сложившую крылья в ожидании долгого полёта, да и вообще во всём его образе читалось что-то орлиное: такое же строгое, гордое и уверенное. В облаках промелькнула вторая птица, и спустя пару мгновений рядом с Михаилом приземлился его брат.