— Слышал, что произошло в 'Морском слоне?

— Слышал! — буркнул «котелок». — Я там был!

— Говори.

— Ну, прибежали мы, когда уже все кончилось. Порезал модерских какой-то тип, всех четверых, нам только трупы оставил.

— А дальше?

— А ничего, — нервно передернул плечом Меркатц. — Нехер Беделару было в наш район лезть. Ему так и сказали, когда он еще предъявы удумал кидать.

— Как он выглядел? Тот тип?

— Да помню я, что ли! — «котелок» возмущенно подрыгал ногами. — Обычный мордоворот. Вроде шрам на морде был.

— Где? Какой?

— На себе не показывают, — выпятил губы Меркатц.

— А ты сделай исключение, — болезненно содрогнулся Гаспар. — Или Лысый на тебе рисовать будет, пока не угадает.

Меркатца передернуло от ужаса.

— Ну, такой вот, — он торопливо провел ребро ладони от лба вниз по правой щеке. — Вроде бы. А, — Меркатц потряс пальцем, — еще он этот… крысолов. Да, точно!

— Крысолов? — зажмурился менталист, кривя брови.

— Ну да. Ну тот, который не так давно колдуна в блядюжнике каком-то почикал.

— Финстер? Хуго Финстер? — сразу же догадался Гаспар.

— Ага, — энергично закивал Меркатц. — Он так назвался… вроде бы. Мы отвели его к Вортрайху… хэрру Вортрайху. Сказал, знает, кто ломбард выставил и кто Виго порезал.

— И?

— И не знаю… не помню, — состроил недовольную рожу Меркатц. — К старшому нас не пустили, а крысолова увели. Мы его шмотки держали, но не помню, куда дели. Крысолов за шмотками не вернулся и вообще не выходил, а жаль, он нам бутылку должен, — расстроенно сказал «котелок». — Мы ж забились: коли знает чего полезного — с него бутылка. Стал быть, хер чего знал, — вымученно и нервно ухмыльнулся он.

Гаспар приложил трясущуюся ладонь ко лбу. Мысли ворочались с трудом.

— Почему Штерк так беспокоится, чтобы никто не расследовал ограбление и убийство Виго?

— Слышь, волшебный, че ты меня доебался? — тоскливо вздохнул Меркатц, поставив локоть на руку Лысого и уронив на ладонь тяжелую голову. — Возьми да сам Штерка и спрашивай, коль так интересно.

Гаспар выразительно посмотрел на Лысого.

— Ладно-ладно, не суетись! — Меркатц испуганно замахал руками и задрыгал ногами. — Ну это… — он задумался, собираясь с мыслями. — Бродит молва, что Штерк на ножах с остальной Большой Шестеркой. Честно, не знаю, чего они там не поделили опять. Но ходят слухи, что это все подстава, тухлый развод, чтоб Штерк сорвался и первый начал. Вот он и отлавливает всякую любопытную шваль, чтоб поменьше трепались. Но это так, херня, на улицах болтают. Как оно там в натуре — не знаю! — клятвенно заверил Меркатц.

— Верю, — Гаспар зажал ноздрю, из которой засочилась кровь. Он достал из кармана платок, зажал им нос. — Ну что ж, благодарю за сотрудничество… гражданин, — сказал он гнусаво.

— Да пожалуйста! — спаясничал Меркатц и даже попытался изобразить поклон. — Только уже отпусти, а? И это, Лысого расколдуй.

— Конечно. Лысый?

— Да?

— Пообнимай его еще минут пять. А потом сходи домой и переосмысли свою жизнь.

— Хорошо, хороший господин.

В пятом часу дня дворецкий тихо прошел в темную гостиную и доложил, что на пороге дожидается гостья. Анна Фишер только апатично кивнула, распоряжаясь впустить. Уже вторую неделю, что пошла со дня похорон Артура ван Геера, к ней почти каждый день приходили гости и гостьи. Друзья, родственники, просто знакомые, которые знали или догадывались или не знали и даже не догадывались о связи Анны и ван Геера, но считали своим долгом утешить и поддержать впавшую в черную тоску и меланхолию фрау Фишер.

Анна почти ничего не ела, дни напролет проводила, запершись в спальне, или молча сидела в гостиной, приказав задернуть шторы, чтобы яркий солнечный свет не бил в опухшие от слез глаза. Или же ездила в дом покойной тетки, где проводила часы в одиночестве и возвращалась отупевшая, потерянная, безразличная ко всему и ко всем.

Анна сильно похудела, лицо осунулось, посерело, вокруг глаз и рта залегли морщины. В густых каштановых волосах появилась первая седина. Подруги с ужасом смотрели, во что превращается их энергичная, пышущая здоровьем, молодостью и энергией красавица Анна. Пытались вытащить ее из хандры, насильно таскали на прогулки. Пару дней фрау Фишер не сопротивлялась. На третий день у нее случилась истерика. Больше ее никуда не возили, но оставить в покое не пожелали и каждый день мучили чаепитием в своем обществе.

Хотя сама Анна предпочитала крепленый хересный бренди. Бренди стал ее лучшим другом, особенно тоскливыми темными вечерами и помогал уснуть в холодном одиночестве.

Муж уделял ей внимания меньше обычного и ночевал дома всего пару раз в своей спальне. Он ничего не говорил, даже не намекал, но по всему было видно, что прекрасно понимает, что происходит с Анной. Ему было все равно. Ей тоже. Может, следуя примеру неверной жены, тоже завел себе любовницу. Анне было совершенно плевать. У нее была бутылка крепкого бренди, помогающего хоть ненадолго заглушить боль от потери лучше тысячи слов всех друзей, подруг и родственниц вместе взятых.