С этими словами двое других командиров расходятся в разные стороны, каждый к своему концу шеренги и начинают медленно прочесывать наши ряды.

Опустив голову, не могу сдержаться и нервно кусаю губы. Если Бруно считается идеально пригодным для такой работы – достаточно взрослый, чтобы трудиться в поле весь день, но недостаточно сильный, чтобы выполнять что-то более сложное, то вот я с самого начала должна была быть направлена в прислужницы знатным лордам и леди Империи.

Но тогда, год назад, когда вся наша семья попалась захватчикам и прошла «сортировку», мне всё же удалось найти фургон с Бруно, пробраться туда ночью и сойти за мальчика-подростка на время дороги. А когда мы добрались до старой фермы, разбираться уже никто не стал, посчитав, что начальству виднее.

И каждая сортировка теперь пугала до дрожи.

– Ты. Ты. Ты. – Короткие рубленые приказы звучат довольно часто. Похоже, нас дошло больше, чем они думали.

Несмотря на недоедание и изнуряющие физические нагрузки, я всё еще не достигла той степени худобы, после которой девушек признают больными или негодными к прислуживанию, поэтому втягиваю живот и изо всех сил тянусь телом вверх, чтобы по возможности нигде не обозначить «лишние» килограммы.

Но проверяющий, немолодой уже мужчина с безразличным взглядом, все равно останавливается напротив меня, с сомнением оглядывая спрятанное в старые тряпки тело, а затем еще более пристально изучая черты моего лица.

– Женщина, - констатирует себе под нос, явно обнаружив в моем наличии некое несоответствие представляемой картине мира.

Перестаю дышать.

Нет, я не единственная женщина среди присутствующих, но остальные либо еще считаются детьми, либо уже совсем старухи, либо больны и уродливы. И мне с каждым разом всё сложнее проходить по этой тонкой ниточке между «недостаточно хороша, чтобы быть прислугой» и «непригодна к работе в принципе».

Чувствуя, что нахожусь на волоске от того, чтобы отправиться куда-то, где точно не будет Бруно, набираюсь смелости и, претворившись, что не поняла смысла придирчивого взгляда, делаю едва заметный шаг вперед, четко рапортуя:

– Гретэль Свон. С рождения обучалась фермерскому делу, знаю все стадии выращивания овощей, фруктов и ягод, готова работать не покладая рук на благо славной армии великой Империи! – столько лжи за раз я давно не выдавала.

Снова опустив голову, отсчитываю ровно пять ударов бешено колотящегося сердца до того, как звучит безразличное:

– Ладно.

И офицер идет дальше.

От накатившего облегчения едва не падаю, но упасть не дает забывшийся Бруно, бросившийся мне на шею, едва услышал вердикт.

– Нет, Бруно, встань в строй, - шепчу, насильно разжимая руки брата, и толчком возвращая его на место.

Но в душе ярким пожаром разгорается ликование: я остаюсь, я буду с братом, мы будем вместе возделывать землю, а потом, возможно, сбежим, как только закончится бесконечная война, финал которой по всем скудным новостям, что до нас доходили, уже не за горами. И каким бы ни был её исход, мир без сражений лучше легализированных смертей с обеих сторон.

Оставшаяся часть сортировки пролетела незаметно, а по ее окончании нам наконец дали немного еды: кружку с водой и по два кусочка черного хлеба на каждого. Царский завтрак по нашим меркам, если так пойдет и дальше, жить здесь будет вполне сносно. Особенно, если учесть наличие лесов вокруг и наступающее лето.

После перекуса, организованного прямо на ходу, нас повели обозревать фронт работ, который оказался весьма внушительным. Поле в буквальном смысле было непаханое, и прежде, чем начать тут что-либо выращивать, предстояло долго и упорно готовить к этому землю.

Всем крепким мужчинам тут же были вручены новенькие лопаты, а меня, Бруно и остальных слабых членов лагеря отправили помогать бороться с растительностью.

Первые часы я добросовестно боролась, правда, победа, в основном доставалась траве, но я давно уже поняла, что здесь излишнее усердие в работе оценено никем не будет, а вот ту лишнюю краюшку хлеба, которую ты сожжешь, тратя силы на могучую травку, достающую тебе до подбородка, уже никто не вернет.

Настроение было приятным - радость от того, что с Бруно нас не разлучат, а работа предстоит вполне себе сносная тлела внутри светлым шариком, сжигавшим на подлете все мрачные мысли. Но когда солнце уже начало путь к закату, а желудок Бруно запел нечто непереводимое, но точно голодное, шарик внутри всё же поугас, и пришлось признать, что условия в этом лагере вовсе не такие царские, как могло показаться. Кормить нас снова тюремщики явно не собирались.

Еще час спустя родные черные круги перед глазами снова порадовали своим присутствием, и я, не выдержав, тихо шепнула Бруно:

– Прикрой.

Брат понятливо кивнул, и я, присев и передвигаясь практически ползком, шмыгнула к кромке леса.

Маневр был рискованный, но не безрассудный. Минут двадцать форы у меня точно было, и их, как оказалось, вполне хватило: из леса я возвращалась с целой пригоршней наполовину белой, но уже вполне вкусной земляники.

– Держи, - отдаю большую часть брату, несмотря на адский голод. Но тот непримиримо мотает головой из стороны в сторону, рискуя привлечь к нам лишнее внимание, и отсыпает мне часть ягод обратно так, чтобы в обеих ладонях осталась ровно половина.