Неторопливо бреду по перрону. До назначенной встречи около трех часов. А пока — в гостиницу. Отель «Бавария». Это на Иоганнесштрассе. Я мысленно еще раз прошелся по плану Берлина. Значит, так: на электричке или на омнибусе до Фридрихштрассе, пройти вперед, через мост, и третья направо. Кажется, всё верно. Недаром же план Берлина, который мне дал Вартанян, весь испещрен черными и красными стрелками. Я много раз мысленно разгуливал по Берлину, как по Москве, и, оказавшись на Люстгартене, бормотал про себя: «Ага… это, значит, ратуша, и как раз напротив остановки автобуса. Так; следовательно, кирка святой Марии останется чуть позади, а королевский дворец… гм… гм… Ну ясно, почти напротив!»

Но план, пусть даже и самый наирасподробный, всего лишь кусок плотной бумаги. А тут гигантский, чужой город вдруг заключил меня в свои грохочущие объятия, и я услышал его незнакомую музыку и почувствовал пронзительный его запах, совсем непохожий на запах Москвы.

Берлин был аспидно-бурый, словно шкура матерого медведя, солидный, как дубовый буфет, неповоротливый, упирающийся частоколом треугольников в низкое, завернутое в облика небо.

Накрапывал дождь, асфальт улиц почернел и угрюмо поблескивал, а над тротуарами вереницей медуз проплывали черные и серые зонтики, и слышно было, как по натянутому шелку тюкают мелкие капельки дождя.

На углу прямой и довольно широкой Коппенштрассе я узрел первого шупо. Он, как заводной, поворачивался из стороны в сторону и взмахивал руками в белых перчатках. Каска из черной лакированной кожи, глубоко надвинутая на глаза, и развевающаяся на ветру мокрая пелерина не придавали ему особой воинственности. Да и рожа у него была не очень зверская, скорее плаксивая, — видно, ему здорово надоело мокнуть, размахивать руками и слушать, как нетерпеливо воют и хрипят клаксоны автомобилей, которым он преграждал путь белой широченной ладонью. И всё же это был настоящий полицейский, один из цепных псов Цергибеля, и, может быть, он уже не один раз разгонял пролетарские демонстрации и вот с такой же плаксивой гримасой на маленьком скуластом лице «работал» тяжелой резиновой дубинкой.

И тут Берлин отступил куда-то на второй план, стал просто декорацией. Мой взгляд скользнул по сверкающему, как каска шупо, черному автомобилю, в котором важно развалился буржуй в котелке, а рядом с шофёром восседал полный достоинства тигровый дог, и по зеркальным витринам магазинов, где гипсовые девки в пене черных и белых кружев бессмысленно таращили стеклянные глаза, и по причудливым шляпкам-колпачкам женщин, раскрашенных так, словно все они были киноактрисами, и по колоссальной, сверкающей пивной кружке, повисшей на высоте третьего этажа…

Я шел и думал о словах Пятницкого, о том, что мне предстоит овладеть профессией революционера. А для этого — узнать страну и ее народ. Вжиться в быт, раствориться среди сотен и тысяч молодых немецких рабочих, стать одним из них. Кажется, совсем нетрудно, а вот попробуй-ка.

Что ж, попробуем! Пример для подражания — Рафик Хитаров. И я стал придумывать, как бы вел себя на моем месте Хитаров. Уж во всяком случае не стал бы глазеть на полицейского и гипсовых Гретхен. Подумаешь, какая невидаль. Наверное, прежде всего он установил бы, что за ним нет «хвоста», то есть слежки.

И я тотчас же сделал вид, что чемодан оттянул мне руку, поставил его на тротуар и, разминая пальцы, оглянулся.

За мной шли, оживленно болтая, две молодые немочки, под одним зонтиком. Выбивая в четыре каблучка мелкую дробь, прошли мимо.

Какой-то старик в картузе и в клеенчатом фартуке, с зеленоватым огрызком сигары под седым распушившимся усом, костлявый и сутулый, медленно брел сзади, шаркая огромными разношенными ботинками. Мимо! Ан нет, надвигается и в упор смотрит холодными бесцветными глазами из-под клочкастых бровей.

Что ему нужно от меня, этому большому, сутулому старику?

— Bitte, mein Herr, Streichholzer…

Всего только спичку!

Я достаю коробку спичек, — конечно, рижских, — чиркаю, защищаю огонек ладонями, даю прикурить. Старик пыхает вонючим дымом мне в лицо и рассыпается с благодарностях: «Danke schon, mein Herr!» — «Bitte, mein Herr, bitte», — не менее любезно отвечаю я. От старика разит, словно из пивной бочки.

Ясно, не шпик!

Я, конечно, немного играл в конспирацию. Ведь если серьезно подумать, то уж не больно-то важная я птица, чтобы устанавливать слежку за мной. Но мне нравилась такая игра.

Без всяких происшествий доехал на эсбане [22] до Фридрихштрассе, прошел по мосту через мутно-серую Шпрее и свернул в третью улицу направо.

Вот и отель «Бавария». Четырехэтажный острокрыший дом, выкрашенный в красновато-бурую краску.

— Есть ли свободные номера?

— О, конечно, и со всеми удобствами. Угодно ли господину номер с двумя кроватями?

Нет, господину Дегрену номер с двумя кроватями не угоден. Он же один, без фрау и без фрейлейн. И потом у господина Дегрена не очень-то густо с марками. Ему бы что-нибудь подешевле.