— Но у меня есть и другое поручение: попытаться выяснить, почему вы так медлите с организационной перестройкой ячеек.

Она задумчиво кивнула головой:

— Да, да… С этой перестройкой у нас далеко не так гладко, как бы хотелось. В теории всё правильно: где же и защищать интересы рабочей молодежи, как не на производстве? Но вот на практике… Ты с Аккерманом не разговаривал?

— А кто такой Аккерман?

— Наш парень. Был политическим секретарем райкома в Тальгейме. Такой небольшой город в округе Эрцгебирге — Фохтлянд. Ну, знаешь, в Саксонии. Сейчас Аккерман тоже в Москве. Учится. — Она закурила новую сигарету и продолжала, торопливо и небрежно расставляя слова: — Так вот — Антон, ну этот самый Аккерман, жаловался. В Тальгейме двадцать четыре чулочные фабрики. Это тебе не «Фарбениндустри»! Словом, карликовые предприятия. А комсомольская организация крепкая. С боевыми традициями. Когда в двадцать третьем году подготовлялось восстание, то у Аккермана, в отделе «фау-фау», было двести пятьдесят юношей и девушек боевиков. Это против одного жандарма и четырех полицейских. Представляешь, сильнейшая территориальная организация. Ну, это между прочим. Так вот, стали проводить перестройку. На одной чулочной фабрике — два комсомольца, на другой — пять. Вот и попробуй создать ячейки по производственному принципу. А вы там, в исполкоме, совершенно не считаетесь с местными условиями. Давай перестройку, и никаких гвоздей. — И после короткой, выжидательной паузы спросила в упор: — Ну, что ты на это скажешь, товарищ инструктор?

— То, что, не изучив как следует вопрос, нельзя правильно на него ответить. Я всего четвертый день в Берлине и еще ничего не знаю.

Подвижное лицо девушки приняло лукаво-заговорщическое выражение.

— Положим, кое-что ты уже знаешь… То, что в пивной, где собираются рабочие, не очень-то любят франтоватых молодых людей, проявляющих подозрительное любопытство.

— И охотно играют в кегли с полицейскими, — в тон Грете ответил я.

Она расхохоталась, соскочила со стола, подошла ко мне совсем близко. Ну такая маленькая! Я сидел, а она стояла рядом, и голова ее была почти на одном уровне с моей.

— Ладно, товарищ инструктор умеет парировать удары! И мне нравится, что ты не строишь из себя политического всезнайку… Ну, давай займемся твоим бытом. Завтра у тебя будет новое место жительства. Мы устроим тебя у «Киндербюро».

— Вот тебе и раз! Значит, я буду жить здесь, в ЦК. А удобно ли это?

Грета смотрела на меня расширившимися от изумления глазами:

— Ничего не понимаю… Почему в ЦК? У нас нет общежития и, кроме того…

— Да, но ведь Киндербюро, вероятно, помещается здесь?

— Ах, вот что… Киндербюро… И ты решил… — Она вновь расхохоталась. — «Киндербюро» — это прозвище одного хорошего товарища. Руди Шталя. Он так влюблен в своих пионеров, что, наверное, не расстанется с красным галстуком до самой смерти. А ты ведь тоже старый пионерлейтер, товарищ Даниэль!

Грета сказала это утвердительно, и я понял, что она знает не только Даниэля Дегрена, но и Дмитрия Муромцева.

— Мой пионерский отряд был одним из первых, — не без гордости сообщил я, но тут же поправился: — Но я довольно давно ушел с пионерской работы.

— И остался членом Международного детского бюро. Не хитри, товарищ инструктор. Мы просили прислать к нам человека, имеющего большой опыт пионерской работы. Так что держись! Ну, а жить ты будешь у Руди.

— У Руди так у Руди, — сказал я, — Когда же переезжать? Сегодня?

— Завтра вечером ты его увидишь и обо всем договоришься. Пожил несколько дней как буржуй, ну и довольно.

— Да, «Бавария» мне, пожалуй, не по карману, — улыбнулся я.

Вильде отошла от меня и на этот раз села уже за стол, так что черненькая растрепанная ее головка возвышалась над кипами бумаг, газет и журналов.

— А в общем-то у вас в Берлине тишь да гладь, — неосторожно сказал я.

Она тотчас же взорвалась, как ручная граната:

— Тебе так кажется, товарищ инструктор? Ах, какой ты наблюдательный! Потолкался по центру, посидел в пивной, затеял драку с безработными, и, пожалуйста, картина готова… А тебе известно, что в прошлогодней забастовке рурских металлистов участвовало сорок тысяч молодежи?

— Но это же было в ноябре прошлого года!

Грета из всех сил трахнула своим смуглым кулачком по столу:

— Тогда ты ничего не понимаешь!.. Знаешь, что сказал Тедди на шестом конгрессе? Я выучила наизусть. Вот… — И она проскандировала, сердито поблескивая в мою сторону толстыми стеклами очков: — «Благодаря своей энергии, своему воодушевлению, самопожертвованию и инициативе молодежь является одним из важнейших революционных факторов, при помощи которых коммунистическая партия должна проводить работу против империалистической войны и за превращение империалистической войны в гражданскую». Что ты на это скажешь?

— Я был на конгрессе и слышал выступление товарища Тельмана.

— Услышать — еще не значит понять!

— Да что ты на меня набрасываешься? Я же знаю, что вы тут здорово работаете.

— Хуже, чем должны бы, — тотчас же возразила она. — Нас очень мало, Даниэль; каждому приходится работать за десятерых, и всё равно остается уйма несделанного.

Теперь я видел перед собой не мальчишку-заводилу, а утомленную, забывшую, что такое отдых, женщину. Тонкие морщинки бежали от уголков ее бледного рта к круглому упрямому подбородку. Она зажгла очередную сигарету и стала сжато и очень толково рассказывать о положении в германском комсомоле.