— Что такое двадцать тысяч комсомольцев, если право голосовать получило почти три миллиона немецкой молодежи? Что такое двадцать тысяч, если буржуазные юношеские организации объединяют в своих рядах миллионы? И всё же, если эти двадцать тысяч сомкнуты в единый крепкий кулак, — и опять смуглый маленький кулачок девушки мелькнул над столом, — это много, Даниэль, очень много. Но, к великому нашему сожалению, мы никак не можем справиться с текучкой. В Берлин-Бранденбургской организации ребят, состоящих в союзе три года, меньше четырех процентов! Приходят и уходят, будто союз — танцевальная площадка. А «старики», за самым редким исключением, вступив в партию, забывают о своем комсомольском долге.

— А чем ты сама объясняешь такую текучесть?

Вильде обеими руками вцепилась в свои непокорные черные кудри.

— Ах, если бы я это знала! — с отчаянием воскликнула она. — Мы неустанно мобилизуем членов союза на решение самых острых политических задач дня. Мы говорим им, что пролетарская революция уже не за горами, еще одно усилие, еще один могучий порыв… Мы взываем к их революционной сознательности, а они, знаешь ли, хотят танцевать танго, целоваться и вообще заниматься всякими глупостями. Как будто бы на это есть время!

Я чуть не спросил Грету, неужели она никогда в жизни не танцевала и не целовалась с парнями, но решил, что это слишком легкомысленная тема для разговора инструктора ИК КИМа с политическим секретарем крупнейшей окружной организации.

— А как вы работаете среди противников?

— Разоблачаем социал-предателей. Есть уже ощутимые успехи. Их союз молодежи трещит по швам. СИМ переживает сейчас глубочайший кризис.

Это я знал. И на конгрессе, и на пленумах, и на всех комиссиях наши руководители твердили, что Социалистический Интернационал Молодежи не по дням, а по часам теряет влияние, что из его организации юноши и девушки бегут, как крысы с тонущего корабля. Но вот куда они бегут? К кому? К нам или…

И, вспомнив, что говорил Хитаров о наци, я спросил:

— Ну, а «Гитлер-югенд»? [27]

Вильде на секунду задумалась.

— Коричневые? Видишь ли, они очень активны в Баварии. К нам поступают тревожные сигналы из Мюнхена. Но здесь они притаились и не высовывают носа из своего логова. Ты же знаешь — на прошлогодних выборах они собрали только два с половиной процента голосов. Потеряли влияние. Но вот в Баварии…

Она нахмурилась и покачала головой, будто не согласилась с собственными своими мыслями.

— А «Штальгельм»? — спросил я.

— Ну, это посерьезнее. Крепко сколоченная военизированная организация с прочными традициями трех К.

— Kirche, Kuche, Kinder? [28] — улыбнулся я.

— Kaiser, Krieg, Kanonen [29] , — отпарировала Грета. — Но кому сейчас нужен Гогенцоллерн? Разве что прусскому юнкерству… А с войной и пушками социал-демократические бонзы управляются не хуже штальгельмовцев. Так что, товарищ Даниэль, залп по мишени номер один. Понимаешь?

И тут Грета спохватилась:

— Вот так хозяйка! Битых два часа угощаю тебя политикой. Ты, должно быть, ужасно проголодался? Хочешь кофе?

Я отказался.

Она схватила телефонную трубку и вызвала Хорста. Когда он пришел, предложила:

— Завтра ты отведешь товарища Даниэля к Руди. Где и когда вы встретитесь?

— Ну, скажем, в шесть вечера, у главного входа в Силезский вокзал, — предложил Хорст. — Найдешь?

— Нет ничего проще.

— Значит, договорились!

— Сверьте ваши часы, — деловито предложила Грета. — И не вздумай пускаться в разные авантюры, а то доставишь кучу хлопот нашим ребятам.

— А если без охраны? — сказал я.

— Это уж не твоя забота, товарищ инструктор! Проводи его, Хорст.

Я пожал ее маленькую крепкую руку.

— До встречи, Даниэль, и Рот Фронт!

— Рот Фронт, Грета.

Я ужинал у «Францисканера». Мне там нравилось. Уютно, недорого и сытно. И хотя в тот вечер ресторан был переполнен, за моим столиком, поставленным как раз возле окна, второе место было свободно.

Дожидаясь заказанного блюда, я потягивал холодное пиво и старался расставить по полочкам памяти впечатления от встречи с Гретой Вильде. В том, что она, как говорится, огонь-девка и в случае нужды первой пойдет с винтовкой в руках на баррикаду, я нимало не сомневался. И все же разговор с ней меня как-то не удовлетворил. Всё шуточки да шуточки, а мне хотелось понять, какую ощутимую пользу революции могу принести я, находясь в Германии, и как берлинские товарищи представляют мое «вживание» в местные условия. Поступить куда-нибудь на работу? Но у меня же нет никакой другой профессии, кроме «комсомольской»… Скоро ли появится Конрад? Когда я познакомился с ним в Москве, Бленкле произвел на меня большое впечатление. Серьезный, умный, очень подкованный; недаром же в прошлом году его избрали депутатом рейхстага! Что-то он мне скажет?

В окно смотрела огромная луна, желтая, как этикетка на пивной бутылке. Смотрела этак снисходительно-равнодушно с высоты восьмиэтажного дома, над крышей которого она изволила задержаться. «Луна, как тебе не стыдно подмигивать так хитро», — мысленно продекламировал я невесть откуда пришедшую на память строку наивной песенки. Чертова луна, очевидно, догадывалась, что я думал сейчас о Маргарет и даже слышал ее голос: «Митья… Это место свободно?»

— Место рядом с вами свободно? — спросил высокий мужской голос.