Все это кажется, наверное, очень странным, но я иду за ним и надеваю свою ветровку.

Когда-то я действительно хотела познакомиться и пообщаться с этим человеком. Будет интересно на него взглянуть, в любом случае.

Сначала заезжаем в цветочную лавку, стеклянная витрина которой уставлена также открытками и книгами. Алекс просит меня подождать в машине. Это удивляет.

Надеюсь, цветы не мне? Если дедушке, то тоже как-то необычно. Но, возможно, это даже мило, трогательно. Может быть, книга в подарок деду? Мне бы тоже хотелось купить ему что-то приятное!

Пока я раздумываю таким образом, Алекс уже выходит с плетеной корзиночкой в руках и с чем-то ярким в ней. Кладёт ее в багажник, а я вытягиваю шею, стараясь разглядеть незаметно, что там. Неужели фрукты?

Пока едем дальше, невольно думаю о том, что у него ведь, кроме деда, никого из родственников нет. Или есть? Алекс кажется таким погружённым в себя сейчас, что я не решаюсь задавать вопросы.

Вероятнее всего, из-за загруженности по работе он редко бывает у деда и, наверное, оттого чувствует себя виноватым. Интересно, как давно они виделись?

Наш путь пролегает мимо большого и старого, если не сказать заброшенного, парка, который вдруг за одним из поворотов дороги резко заканчивается высокой каменной аркой-сводом. Очень древней, судя по ее виду. Неспешно выходим из машины.

Пока я с открытым ртом созерцаю арку и уходящее вглубь нее некое подобие каменного коридора, Алекс достаёт корзинку. Перевожу на нее взгляд.

– Амарант, - отвечает он на мой немой вопрос тут же. В корзинке удивительной красоты малюсенький куст с крупными сочными листьями и ярко-красными гроздьевидными цветами, - символ веры и бессмертия. Они нравились ему, в его дворе до сих пор растут такие.

Только в этот момент я окончательно понимаю, что Алекс привез меня на кладбище.

В горле застревает ком, молча иду за ним. Он усмехается, видимо заметив ошарашенное выражение моего лица. Пытается «скрасить» мрачность этого места своим рассказом о нем:

– Хайгейтское кладбище, одно из старейших в Лондоне. В его восточную часть каждый день водят туристов за деньги, там преимущественно захоронения девятнадцатого века. Как по мне жуть, ни за что не ходил бы по кладбищу просто поглазеть. Но о вкусах не спорят, как сказал, английский, кстати, классик…

Алекс болтает и ещё что-то. Но я ясно вижу, что за всей этой пространной речью он прячет от меня свою пронзительную тоску.

Мы бредем посреди тишины и умиротворения. Это не похоже ни на что виденное мною раньше, и я начинаю понимать, почему туристов тянет сюда - страшное и прекрасное место, готическая романтика, как говорит Алекс.

Со всех сторон сразу нас обступают плотными стенами буйные зеленые заросли. Одна бы я точно заблудилась здесь.

Мы долго петляем извилистыми тропками среди каменных ангелов и кельтских крестов, пока он не останавливается, наконец, перед ухоженным памятником. На нем толстый католический крест из белого мрамора и контур портрета с полным именем, датами рождения и смерти.

– Привет, дед, - произносит Алекс и ставит цветы, а я замираю в неподвижности.

Пусть Бог простит меня, но я ведь тоже почти сирота. С отцом нас давно уже ничего не связывает, кроме кровных уз и забот о Кате. Мой отец живет в каком-то своём, далеком мире, в котором для меня нет места. И если вдруг не станет сестры, то останусь совсем одна.

Алекс молчит. Я чувствую, как в уголках моих глаз вскипают слёзы, и чувствую его боль, почти физически. Хочу поддержать, но не знаю как. Подхожу ближе, касаясь рукава его куртки.

Его тёплые пальцы находят мои, и переплетают их. Так и стоим, взявшись за руки. Почему-то это происходит органично и естественно.

– Как это произошло, почему?
– спрашиваю шёпотом, глядя на крест с благоговением.

– Больное сердце.

– Он прожил девяносто два года, почтенный возраст, - стараюсь говорить бодро.

– Да, - соглашается Алекс, - но я бы отдал жизнь за то, чтобы он прожил ещё хотя бы несколько лет.

– Ты так любил его?

– Любил, - задумчиво отвечает он и поворачивается ко мне, глядя в глаза, - это слово неспособно выразить мои чувства к нему! Я обязан ему всем, что у меня есть. Всем хорошим.

Я киваю, думая о маме. Мне понятно и близко то, о чем он говорит сейчас.

– Знаешь, а я ему рассказывал о тебе, - с улыбкой продолжает Алекс.

– Правда?
– вскидываю на него глаза.

– Да.

– И что он сказал?

– Сказал, что я ещё ничего не понимаю и принадлежу к поколению, которое не готово поручиться за свой завтрашний день, не говоря уже о том, чтобы взять на себя ответственность за семью.

– Ну, он был прав, - пожимаю плечами, - если ты пришёл к нему с рассказом обо мне в восемнадцать лет.