— Шура, у тебя, часом, побелки не осталось? Я сегодня своей не разводила.

— Осталось, — сказала хозяйка.

— Дай-ка — сбегаю побелюсь.

Оказывается, сибиряки каждую неделю белят печь, а некоторые и всю кухню. В скольких домах я ни побывал, всюду видел идеально белую русскую печь и образцовую чистоту. Крашеные полы устланы домоткаными дорожками. Стены тоже побелены и увешаны коврами. Воду держат в больших крашенных снаружи бочках и черпают ее ковшами, из которых никто не пьет, не прикасается к ним губами.

Потом мы парились в сибирской бане, которая мало отличается от наших литовских бань: каменка с котлом, полок, березовый веник и невыносимый жар. Вокруг бани — горы снега. Почти все мужчины, голые, распаренные, выскакивают из душной бани и ныряют в сугроб. Не отстаю и я. Мороза не чувствую. Ощущение такое, будто снег тает вокруг тебя с шипением воды, попавшей под раскаленный утюг. И неудержимо хочется смеяться, хохотать во все горло, буйствовать в снежном сугробе, словно тебе не больше десяти лет. Я свято убежден, что свое недюжинное здоровье сибиряки черпают в здешних банях. Ни в Игирме, ни в Прокопьеве я не слыхал, чтобы кто-нибудь страдал болезнями легких. Местные жители не знают чахотки. Впрочем, это — заслуга не только сибирских бань. Сам климат очень здоровый, и люди редко обращаются к врачу, хотя почти в каждой деревне, в каждом, даже отдаленнейшем поселке есть амбулатория.

После бани мы пили заправленный кисло-сладким вареньем чай, как вдруг кто-то открыл и снова закрыл ставни с улицы. Виталий вопросительно посмотрел на жену.

— Анатолий Слободчиков отца поминает, — сказала жена.

— Сколько лет?

— Десять, — сказала жена и добавила: — Надо сходить.

Оказывается, так в сибирских деревнях принято приглашать в гости. Никто не ходит по домам, никто устно не просит, а пробежит подросток вдоль улицы, помашет ставнями, и все знают, что пора в гости: там уже стол накрыт и хозяева ждут вас.

Мы пошли.

Большая, просторная изба была набита людьми. Вдоль стен стояли широкие столы, заставленные едой. Хозяева призвали гостей есть-пить только вначале, садясь за стол, и больше об этом не говорилось, так как все здесь считались своими, а свои могут чувствовать себя как дома и есть все, что душе угодно.

Очевидно, во всем мире мужчины за столом говорят о своей работе, сибиряки — тоже. Я слушал разговоры о процентах, заработках, премиях и мысленно подсчитывал, сколько потеряли Виталий и Ангон за ту неделю, что провели со мной в тайге. Каждый заработал бы за неделю примерно по пятьдесят рублей. Плюс тридцать процентов так называемых северных, которые государство выплачивает людям, работающим в этих краях. За выполнение плана — еще пятнадцать процентов от общего заработка и двойная оплата за каждый сверхплановый процент. Выходит, за неделю они потеряли примерно по восемьдесят рублей.

Когда поздно ночью мы вышли на улицу, я сказал Виталию:

— Дорого обошелся тебя, Виталий, этот непойманный соболь. Около восьмидесяти рублей.

Он сперва не понял, о чем речь. А когда я объяснил ему, засмеялся:

— Черта с два! Я не только ничего не потерял, но еще и выиграл. Плохо ты считаешь.

— Где же я ошибся?

— Соболя мы и впрямь не взяли, но за восемьдесят рублей получить хорошего друга — редкий случай. Я его не упустил.

Мне хотелось сказать что-то о моей благодарности, о желании хотя бы частично покрыть убытки и труд друзей, но после слов Виталия я понял, что лучше не говорить об этом.

Мы обнялись и двинулись по улице спящей деревушки к дому Виталия, где нас ждали мягкие, чистые постели, которые после таежных неудобств представлялись мне вершиной блаженства и комфорта.

Не требуется и часа, чтобы добраться пассажирским самолетом из Нижне-Илимска в Братск. Мы приземлились на аэродроме, где множество бульдозеров, не обращая внимания на зимнюю стужу, разравнивали широкие взлетные дорожки.

Я сдал вещи в камеру хранения и вышел на площадь перед аэровокзалом. Около дюжины такси ждало пассажиров. Подъемный кран подносил штабеля красного кирпича рабочим, занятым на втором этаже строящегося аэровокзала. Сибирский мороз не мешал людям. Строя величайшую в мире гидроэлектростанцию, жители Братска накопили колоссальный опыт работы в суровых зимних условиях. Были дни, когда столбик спирта в термометре падал до пятидесяти пяти — шестидесяти градусов ниже нуля. Люди гордились, что и в такой мороз могут работать на плотине, на высоте ста метров. Однако молодой инженер-конструктор Александр Марчук говорил, что человеку особенной чести это не делает. Дело в том, что в такой мороз выходят из строя гигантские подъемные краны, установленные на плотине будущей электростанции. Люди гордились тем, что они крепче металла. Неважно, что еще нет в мире кранов, которые могли бы работать в такой мороз. Мало ли чего нет в мире! У нас будет! И мы будем гордиться, говорил Александр Марчук, когда выплавленный нами металл будет таким же прочным, как люди.

Зарубежных гостей все это поражало, они не могли опомниться. Их удивляли размах и темпы строительства. В Братске помнят случай с американским сенатором-миллионером Гарриманом. Это было летом 1959 года. Сенатор торопился в Братск. Ему хотелось своими глазами увидеть, как со специального помоста (который, кстати, сконструировал все тот же Марчук) будет производиться перекрытие левой половины Ангары. Правая половина была перекрыта еще зимой, прямо со льда, что немало изумило специалистов во всем мире. Сенатор Гарриман торопился в Братск. Он так спешил, что даже не принял предложения иркутян полюбоваться на Байкал — уникальное по красоте творение природы. Он приедет посмотреть на Байкал в другой раз, а сейчас должен торопиться в Братск. Гарриман приехал вовремя. Он прилетел утром того дня, на который было намечено перекрытие Ангары. На аэродроме его встретил главный инженер строительства Арон Гиндин. Едва выйдя из самолета, Гарриман сказал:

— Я думаю, мы не будем терять время и поедем на Ангару?

— Вы опоздали, мистер Гарриман, — развел руками главный инженер.

— Как опоздал? Ведь сегодня — девятнадцатое июня?

— Да, но мы перекрыли Ангару досрочно. Вчера. Очень жаль, но вы понимаете, что время не ждет. Нам дорог каждый день.

Рассказывают, что Гарриман сильно огорчился из-за своего опоздания, а затем, ознакомившись со стройками Братска, заявил на пресс-конференции: «Человек, не побывавший в Братске, не может считать себя культурным человеком». Братчане говорили потом, что им-де очень приятно, если американский сенатор заделался культурным человеком.