Волох и его спутница по-прежнему безмолвно шли вперед.

"Если навстречу попадется какой-либо подозрительный тип, придется прижать ее к себе… или самому крепче прижаться к ней… Сколько еще раз из-за вечной конспирации придется играть роль влюбленного?" — улыбаясь, подумал он.

Издалека донеслось глухое дребезжание автобуса. Правда, трудно было понять, какой рейс он совершает: последний ночной или первый утренний.

— Не прибавить ли шагу, как ты считаешь? — сказал он, снова крепко беря ее под руку.

Спутница пробежала несколько шагов, однако вскоре отстала. Как это ни странно, он и на этот раз не сумел рассмотреть ее лица. Когда они пересекли переезд и вышли к месту, где дорога круто сворачивала, едва не устремляясь в обратную сторону, он ощутил внезапно — впрочем, ощущение могло быть и ложным, — что она стала держаться еще более отчужденно, чем прежде.

Не хватало только выяснять отношения в такой час!.. И все же: почему он не посмотрел на человека, который выходил вслед за ним по знаку Кику? Может, эта женщина просто пристроилась к нему по дороге, опередив настоящего сопровождающего, которого приставил к ответственному Кику?

Впрочем, в это трудно было поверить.

Значит, Илие намеренно послал ее вместе с ним? Но зачем он это сделал?

В обшарпанном автобусе, освещенном тусклым, зыбким светом — как будто сквозь пыльные стекла пробивались отсветы далеких молний, — было четыре пассажира. В особенности обращал на себя внимание изрядно подвыпивший мужчина средних лет: стараясь во что бы то ни стало доказать, что он способен держаться на ногах, гуляка раскачивался из стороны в сторону, точно маятник. На переднем сиденье самозабвенно шушукалась влюбленная парочка. Для них ничего вокруг не существовало.

Четвертый пассажир, одетый в плащ с капюшоном, на котором сверкали не успевшие растаять снежинки, с виду походил на деревенского жителя, какого-нибудь крепкого, солидного хозяина. Впрочем, судя по одежде, он мог быть и ремесленником, мелким городским служащим. Человек стоял, крепко упираясь ногами в пол, и внимательно наблюдал за тем, что происходило в автобусе, хотя вместе с тем и следил за маршрутом: соскребая пальцем левой руки — правая была глубоко засунута в карман — изморозь со стекла, он время от времени выглядывал на улицу.

Волох уселся в дальнем, темном углу и слегка сдвинул на затылок шляпу, чтоб можно было держать в поле зрения пассажиров. Девушка осталась стоять. Она застыла рядом с Волохом, закутанная в ярко-синий плащ с пелериной, намеренно низко опустив капюшон, так что, по сути, видны были только одни губы, слегка, еле заметно подкрашенные. На лоб спадали пряди волос, и для того, чтобы разглядеть что-либо, ей то и дело приходилось смахивать их в сторону, и тогда она дула себе на лоб. В такие минуты девушка казалась необыкновенно привлекательной… Волох заметил, что туфли у нее были не совсем по сезону — слишком легкими и к тому же пронзительно красного цвета. Когда она села рядом с ним, он поневоле обратил внимание на ее ноги, длинные и "недозволенно" соблазнительные.

Да, в конце концов она села, после недолгого колебания, рядом с ним, постаравшись спрятать лицо от света, и со стороны, наверно, казалась теперь смутной, зыбкой тенью. Подумав о том, что она и в самом деле напоминает невыразительную, расплывчатую тень, он вздрогнул.

— И все ж окажи любезность, сообщи, кому обязан я этим странным путешествием по столь неприглядным, лишенным живописности местам? — спросил он, пытаясь незаметно сдвинуть капюшон, который она нахлобучила по самые глаза.

Девушка резко дернула головой, но было поздно. Предположение Волоха оправдалось.

— Впрочем, тебя зовут… дай бог памяти… Ага, не то Бабочка, не то Стрекоза… Если вообще не ангел небесный!

— Бабочка, — подтвердила она, — только имя это не для всех. Для тех, кто мне симпатичен. И кому симпатична я.

— Прекрасно, — не растерявшись, подхватил он. — Но совсем еще недавно ты называлась, кажется, Жанной, не так ли? — И укоризненно добавил: — Что же, показалось не слишком благозвучным?

— И Жанна, и Маша! — с вызовом проговорила она. — Какое нравится, такое беру. Никого это не касается.

— Но одно дело просто придумать себе новое имя и совсем другое — нести за него ответственность. Что стало бы, если б каждый, скомпрометировав себя, преспокойно менял имя и тем самым считал себя обеленным?

— В зависимости от условий… Прежде всего для того, чтобы сбить с толку двурушников, людей с двойным дном, — проговорила она, теперь уже более серьезным тоном, хотя и по-прежнему избегая встречаться с Волохом взглядом. — Кроме того, есть родители: мамочка, папаша, о которых ни один из вас понятия не имеет. Вам даже представить трудно, до чего несносными бывают старики!